Беды с любовью
Шрифт:
— Почему ты так настаиваешь на этом? — спросила она.
— Почему ты так не сопротивляешься?
— Я не сопротивляюсь, — запротестовала она. — Я просто… знаешь что? Ладно. Давай сделаем это.
Он поднял свой бокал и откинулся в кресле. Эмма положила блокнот на колени, скрестила ноги и глубоко вздохнула. — Хорошо, итак, мне пришлось подправить первый вопрос для тебя. У остальных парней я спрашивала об их реакции, когда отправила им сообщение с просьбой принять участие в статье, но поскольку ты
— Ты могла бы сказать "нет", — перебил он.
Она проигнорировала его. — Итак, исправленная, специальная версия первого вопроса для Алекса Кэссиди: Какой была твоя реакция, когда я согласилась рассказать эту историю?
Кэссиди взболтал своё вино. — Честно говоря, я был уверен, что ты откажешься. Наверное, тебе стоило. Ты была права, это был подлый властный ход с моей стороны. Поэтому, если быть до конца точным, можно сказать, что моей первой реакцией было удивление. Но, честно говоря, это похоже на уклончивый ответ.
— Почему? — спросила она.
— Потому что, возможно, это была моя первая реакция, но она не самая сильная. И не самая важная.
Эмма глотнула вина, но это не помогло ни её внезапной одышке, ни колотящемуся сердцу. — Ладно… значит, если не удивление…
— Страх.
— Страх? — Это было совсем не то, чего она ожидала. Она думала самодовольство. Может быть, облегчение или любопытство. Но страх?
— Чего ты боялся?
Он покачал головой и отвёл взгляд. — Понятия не имею.
Она подняла брови. — Это то, что ты хочешь, чтобы я напечатала? Что ты был напуган, но не знаешь почему?
Он встретился с ней взглядом. — Мы с тобой оба знаем, что эта история никогда не была о «Стилетто». Ты напишешь статью. Я напечатаю статью. Но давай ни на секунду не будем притворяться, что это не на сто процентов личное.
— Я не буду этого отрицать, — сказала Эмма, сохраняя ровный голос. — Но это всё равно не объясняет, почему твоей реакцией на моё согласие был страх. Какими бы ни были мои причины взяться за эту статью, я всё равно стараюсь сделать её точной.
На несколько мгновений они замолчали, прежде чем Кэссиди нарушил тишину. — Возможно, мой страх был вызван подозрением, что между нами было больше незавершённых дел, чем я хотел признать.
Она по привычке начала записывать его ответ, но потом остановилась. — Подтвердилось ли это подозрение?
Он изучал её. — Позже определим.
Эмма вскинула руки в отчаянии. — Ладно, я не могу написать и этого. Пока что моя статья похожа на одиннадцать дней бывших и один день большого жирного вопросительного знака.
Его губы дёрнулись. — Почему бы нам не перейти ко второму вопросу? С первым мы разберёмся позже.
— Ладно, — пробормотала она. — Когда
Он поднял палец. — Можешь не объяснять. Я это уже слышал.
Эмма сделала приглашающий жест своим бокалом с вином и села поудобнее, как будто его ответ на этот вопрос никак на неё не повлиял.
Что, конечно же, было величайшей ложью.
С того момента, как она придумала три глупых вопроса для своей статьи, её ночи напролёт преследовали мысли о том, что он скажет.
Она не хотела слышать, что он сожалеет — она не была уверена, что сможет с этим справиться. Но альтернатива была едва ли не хуже.
Что, если Кэссиди, оглядываясь на их прошлое, не почувствует ничего, кроме облегчения? Облегчение от того, что он в последнюю минуту избежал того, что было обречено стать браком без любви.
Потому что Кэссиди, должно быть, с самого начала знал, что их брак не будет похож на те, что в сказках. Так же, как знал её отец.
И её сестра.
Эмма единственная, кто была в неведении.
— Что мне больше всего запомнилось о нашем совместном времяпрепровождении… — Кэссиди задумчиво потягивал вино.
— О, да ладно тебе, — нетерпеливо сказала Эмма. — У тебя было примерно три недели, чтобы подумать об этом.
— Ты права. Тогда я просто схожу за своим дневником, хорошо? За тем, в котором я мучительно долго обдумывал этот разговор?
Он просунул палец за воротник, как будто тот был слишком тесным. Жест явно не в духе Кэссиди.
Она подалась вперёд, когда пришло осознание. — Ты нервничаешь.
Он со звоном поставил свой бокал на стол и встал, немного смахивая на загнанного зверька. — Я не нервничаю. Я просто…
Она отставила свой стакан и блокнот в сторону. — Просто что? Что ты помнишь о нас, Кэссиди?
Вместо ответа он снял пиджак и бросил его на кресло, а затем подошёл к окну и скрестил руки. Он передёрнул плечами, словно всё ещё был взволнован, прежде чем ослабить галстук.
Эмма наблюдала за ним в недоумении. Это был не тот Кэссиди, к которому она привыкла за последние пару лет.
Это был прежний Кэссиди; тот, у кого, казалось, было слишком много энергии, слишком много амбиций, слишком много чувств, чтобы их можно было вместить в тело одного человека.
Это был тот Кэссиди, который привёл свою команду к национальному чемпионату, несмотря на тяжёлые проблемы с коленом.
Тот Кэссиди, который хотел стать звездой футбола, президентом братства, лучшим студентом, а позже добиться успеха в компании её отца.
Тот Кэссиди, который хотел большего, чем то, что он знал, как осуществить.