Бег по взлетной полосе
Шрифт:
– Кит. Если люди увидят все, что происходит со мной на этом видео… Ты… Сможешь с этим жить? – Его остекленевший взгляд, холодная ярость и крик бессилия после просмотра навсегда останутся со мной болезненным шрамом на сердце, но он спокойно отвечает:
– Да.
– Тогда… Давай попробуем. Давай сделаем это!
– Привет, ребята! – Кит отмороженно скалится в камеру, машет рукой и отправляет воздушные поцелуи девчонкам. – Если вы, конечно, все еще здесь и меня помните. Сегодня не будет ничего экстремального, и этот стрим не ради донатов. Хотя,
Летят первые сердечки и комментарии: «Как жизнь, куда пропал. Сидел, что ли?», «Никита ван лав, я думала, ты умер», «Правда, что тебя ищут, ушлепок?», «Где девочка?»
– Оу. – Он морщится, кивает и становится серьезным: – Вы все, наверное, в курсе, что меня обвиняют в нехреновом таком косяке. И, в общем, мне, скорее всего, не отмазаться. Но сейчас на моем канале появится одно не очень милое видео. На нем… Девочка. Та самая. И ей нужна помощь, потому что опасность исходит не от меня. Давайте запустим волну и восстановим справедливость! Я также прошу считать этот стрим обращением в правоохранительные органы. Пожалуйста, проведите хотя бы проверку изложенных фактов… Так, ладно, девочка сейчас все сама расскажет. Прошу вас быть с ней нежнее. Итак, Яна…
Кит наводит телефон на меня, и я смотрю в бесстрастный неподвижный зрачок камеры. Он страшнее, чем черное дуло карабина. Потому что по ту сторону за мной наблюдают тысячи людей. Циничных. Жестоких. Озлобленных. Разных.
Но хороших среди них все же больше, ведь так?
?пилог
Год спустя
Никогда не сдавайся и не унывай. Ты только набираешь разбег перед взлетом, – любил повторять мой папа. – Лично я до сих пор уверен: лучшее ждет меня впереди!»
Теперь я понимаю смысл этой фразы: мы в любой момент можем оторваться от земли и взлететь, оставив позади неприятности и беды, и только от нас зависит, насколько высоким будет полет.
– Яна, готова? – Мама стучится в дверь, но я не отвечаю, с недоверием пялясь на отражение в зеркале старого шифоньера.
На мне голубое платье в пол, туфли на шпильке, русые волосы волнами струятся по плечам.
В глазах напротив, оттененных серебристым карандашом и тушью, горит решимость. Я все отдала бы, чтобы этого вечера не было, но даю себе слово, что сегодня буду блистать, и никто не посмеет меня обидеть.
Задерживаю дыхание, на секунду зажмуриваюсь и улыбаюсь папиной бесшабашной улыбкой:
– Готова, мам! Уже иду!
Мама ждет в прихожей: нарядная и ослепительно красивая, но, в отличие от моих, в ее усталых потухших глазах прячется вина, раскаяние и страх.
– Вот и замечательно. Машина уже ждет! Так некстати разыгралась стихия… – Она осторожно поправляет мой локон. – Яна, ты у меня будешь самой красивой девочкой на выпускном.
Я широко улыбаюсь.
Вместе мы спускаемся по гулким ступеням и выходим из подъезда, и таксист великодушно подъезжает чуть ближе
Мама занимает переднее сиденье, благодарит водителя за внимательность, а я, подобрав подол, ныряю на заднее.
Дворы Индустриального района утопают в зелени и тишине. В лужах, оставленных недавно прошедшим ливнем, отражаются балконы, герани на подоконниках, столбы, скамейки и провода над крышами.
В салоне играет тихая музыка, и мама, сияя, ведет неспешные разговоры с приветливым дядькой. Она польщена его явным вниманием и краснеет, как школьница, а я отворачиваюсь к окну.
Мне за нее больно.
В то солнечное утро почти год назад я рассказала на камеру подробности своих злоключений, поведала о домогательствах, угрозах и любимой игрушке «папочки» – заряженном карабине, а еще – о его обещании подставить Кита и высокопоставленных друзьях. Я доказывала, что меня никто не похищал, взывала к совести Зои, умоляла маму одуматься и плакала, и Кит выложил на страницу видео, подтвердившее часть фактов.
Его подписчики выразили поддержку – желали мне терпения и сил, но в реале нас встретила грязь, и тонны этой грязи потоками льются до сих пор: все кому не лень обсуждают мои сиськи и показывают на меня пальцем, пытаясь донести мысль, что я сама виновата, а Кит – придурок и подкаблучник.
Я шлю их подальше и стараюсь жить с высоко поднятой головой.
Через два часа за нами приехала мама – ее трясло. Ей пришлось спешно собирать вещи, убегать от Игоря и менять замки, объясняться с полицией, знакомыми и соседями…
А потом начался ад.
Нас с Китом вызывали в одни и те же кабинеты, допрашивали и пытались поймать на лжи, запугивали и откровенно ржали, а Игорь чуть не вынес дверь в старой квартире, донимал маму телефонными звонками и оскорблял.
Однако адекватные люди активно репостили видео в социальных сетях, и через неделю в город приехало вышестоящее начальство с проверкой.
Покрывавшие Игоря дружки от всего открестились, его отправили в СИЗО, а к нам зачастили органы опеки, какие-то благотворители и психологи, участковый и комиссия из ПДН.
Через суды мы проходили вместе, и каждый раз в присутствии участников процесса маме и Киту приходилось пересматривать эту запись на большом экране, выслушивать мои показания и отвечать на сотни вопросов.
Мама много плакала и курила, вечерами лежала, отвернувшись к стене, проклинала себя и просила прощения. Лишь недавно она заново научилась смотреть мне в глаза, но я ее не виню. И никогда ни в чем не винила.
Игорь, сидя в клетке, прикрывал рожу бумажкой и лил крокодильи слезы. Ему дали шесть лет общего режима: за угрозу убийством и попытку изнасилования, но после оглашения приговора он крикнул, что выйдет через четыре и найдет меня.
Я показала ему средний палец.
У школы собралась разношерстная толпа: нарядные восторженные выпускники, притихшие учителя, растроганные родители. Приподняв юбки, мы с мамой проходим в холл – в нем тоже царит оживление и хаос.
– Папа мечтал побывать на твоем выпускном… – шепчет мама, обнимая и поглаживая по голове. – Он бы гордился тобой, дочка. Я тоже тобой горжусь.