Беглец на задворках Вселенной
Шрифт:
Я видел над собой склоненных Шпильку, Лонга и Йо-йо в странно-комичных формах.
Шпилька с рогами на голове, непривычно длинная и худая, суетилась и клацала заострёнными, как у акулы, зубами. Густая шёрстка чертовки имела отчётливый синевато-зелёноватый отлив. Довольно курьёзная картина. Длинный хвост с кисточкой так и ходил из стороны в сторону, выказывая сильное беспокойство своей владелицы.
– Дяосюэгуй, угомонись, – рявкнул Лонг, глядя на чертовку огненно-красными глазами, и та плюхнулась перед ним на колени. – Не мельтеши. Всему своё
Лонг меня не на шутку удивил.
Белый. Абсолютно белый. Неумолимый, точно сама смерть. Длинные белые прямые волосы. Белое ханьфу, расшитое серебром и украшенное самоцветами. Белые сапоги. А над ушами... Что это такое, святые небесные драконы??? Плавники??? Или что??? И почему у моего приятеля на руках чешуйки???
– А если нет? – ревело странное шерстистое существо, вцепившись в полы белого ханьфу Жени. – Он никого из нас не узнаёт… никого… сколько можно… я устала ждать… Ускорьте…
– Должен, – холодно произнёс Гера. – Вспомнит. Поймёт. Примет. Жди.
– Ай… – выло странное существо, которое, по сути, и чёртом, и дяосюэгуем являлось с большой натяжкой, – да когда это будет… Вообще нет никаких сил терпеть…
Дяосюэгуй залезла в висящие в воздухе странного вида сапоги и принялась на них качаться, как на качелях, явно сама себя успокаивая.
– Принятие и понимание никогда не бывают простыми, – достал откуда-то из-под красного, расшитого золотом халата красное яблоко Герка и принялся его грызть. – Знания, как говорила моя бабушка, никогда не даются просто так. Жди.
– Стоп. Ни слова. Он нас слышит, – наклонил голову на бок Лонг, прекратив накручивать белую прядь на палец.
– И видит, – прекратил жрать своё яблоко Герка.
– Он умирает, – скорбно произнес незнакомый мне голос.
– Ну… это же для нас хорошо? – с надеждой спросила дяосюэгуй.
– Ну как сказать? – хмыкнул непонятный третий голос. – Не все мирские дела этого тела закончены. Ему слишком рано.
– И что, мне опять… ждать? – визгливо поинтересовалась чертовка, выпрыгивая из своих сапог. – Снова ждать?
– Да, – равнодушно подтвердил незнакомый голос. – Я несколько столетий ждал, твой отец – тысячелетия, и ты, деточка, подождёшь. Твой жизненный путь по моим меркам вообще невелик, дяосюэгуй. Я понимаю, что ты юна и чересчур категорична, но умерь пыл. Терпение – величайшая из добродетелей.
Щелчок, и я снова увидел перед собой белый матричный куб, одна из стен которого начала удаляться от меня чуть влево и вверх. Откуда-то послышалась слабая струнная музыка, а в отдалении этого странного коридора я увидел свет. Чуть рассеянный. Тёплый. Благодушно-добрый. Подозрительно хороший, обещающий покой и умиротворение. Он определённо притягивал. Манил.
Ну я понял, что к чему. Не дурак. Но пока медлил, непонятно чего ожидая.
На уши страшно стало давить со всех сторон, и я всё-таки нехотя побрёл на свет, хотя и был убежден, что незнакомый голос прав:
Так быть не должно.
– Да щаз! – схватила меня за руку дяосюэгуй, невесть как взломавшая одну из стен куба. – Сволочи светлые, мрази высокодуховные, провоцируют, приманивают, вынуждают! Это насилие!!! Не пущу! Сдохнешь в этом перерождении не в мою смену! Не для того всё затевалось!
Зелёная, худая и нелепая, она казалась абсолютно инородной в этой неестественной белизне странного помещения. Впрочем, как и я. Подумав, я крепко схватил чертовку за цепкие шерстистые лапы.
– То-то же, – благодушно произнесла дяосюэгуй, облизывая остреньким языком совершенно акульи зубы. – Не, нам обоим стопроцентно не туда… Не наш эгрегор, понимаешь ли. И не потому, что не заслужили, а нам это просто не нужно. Чужое, инородное, сечёшь?
Чертовка лукаво похлопала меня по руке, приглашая выйти из куба с той стороны, которую она лично проломала. На белой стене отчётливо виднелось расползающееся во все стороны огромное пятно зеленоватой плесени, такой пушистой, что она скорее напоминала одуванчик, хлопок или северную пушицу.
* * * * *
– А ну-ка, молодой человек, приходим в себя, – продолжал незнакомый голос. – Эй! Я кому говорю! Ты жив? Нет? Ты меня слышишь? Сколько пальцев я показываю?
Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в палате реанимации наряду с другими несущими всякий бред пациентами на «отходосах».
– Во, пришёл в себя, всё-таки, – добродушно проворчал дедок в медицинском халате. – Напугал, засранец. Думали, всё.
Так я понял, что так называемая «простая» операция явно пошла не по плану. Но всё обошлось.
* * * * *
Валяясь в хирургии в компании самых странных личностей, я, наконец, обрёл время, чтобы все переосмыслить. Не то, чтобы мне сильно прочистило мозги, но мои мысли неизменно возвращались к жутким ощущениям увязшей в смоле птички, прочувствованным под наркозом. Птички, которая была лишена голоса и права движения. Невероятно страшные ощущения.
Не радовала меня и новость, что придётся два-три месяца носить жуткого вида корсет.
– И свыше трех килограммов поднимать нельзя, – напомнил лечащий врач, а затем принялся перечислять. – Вообще на ближайшее время жизнь придется несколько перекроить. Сидеть нельзя. Наклоняться нельзя. Вообще много чего нельзя, в том числе и заниматься сексом. Сожалею.
Я слабо кивал головой, понимая его правоту. Но легче мне от этого не было.
Какой, на хрен, секс? Мне даже просто лежать было больно. Предоставленный сам себе, я, главным образом, спал. Много спал. Изредка ходил, сопровождаемый медсестрой. Вообще любое перемещение было дико болезненно. Банальный поход в туалет превращался в поистине невыполнимый квест. Как сесть, если нельзя сесть? Как потом встать, если наклоняться нельзя? Это настоящий ежеминутный кошмар, который поймёт лишь тот, кому делали любую полостную операцию.