Беглец
Шрифт:
– Нет! Нет!!! Я не буду ничего подписывать, – Семенычу на миг показалось, что если не оставлять физических «следов», то все можно как-то уладить.
– Хорошо, не волнуйтесь, – офицер убрал бумаги в папку, очень довольный собой. Пока все шло по его плану. – Подпишем чуть позже. Не нервничайте.
– Я спокоен!!!
«Смертельный вирус?! – разволновался Первый. Его идея могла провалиться на корню. – Откуда? Катенок узнала, что я задумал? Или вновь решила поменять место обитания? Куда Мика смотрит?! Или они, будучи в человеке, не понимают, что происходит? Не видят? Ведь
Первый вспомнил, как Второй говорил о том, что если эгрегор совпадает с человеком, то они становятся единой сущностью, и ни тот, ни другой не замечают подмены.
«У них пропадают возможности эгрегоров? Катенок не могла не знать, что на яхте опасность. Или Катенок не властна над Ней? Никакой болезни быть не может. Или может, если Катенок ведет свою игру, – Первый выуживал из памяти прогулку на яхте. – Из бокалов они не пили и никак не соприкасались. Значит, нет вируса, а есть прекрасное наследство».
«Она не могла схватить никакой вирус! Тем более смертельный, – упрямо стучало в мозгу Семеныча, пока он с офицером ехал через город. – Это невозможно. Все это сон, очередная галлюцинация».
– А этот вирус лечится? – спросил Семеныч.
– Редко, как я понял. Я не владею достаточными знаниями о нем. Что было в деле, то я вам рассказал, – офицер показывал на некоторые здания в городе. – Вот один из отелей, вот дом мистера Меркури. Скоро мимо фабрики проедем.
Семеныч половины не слышал.
– И как по времени будет известно, какой прогноз у болезни?
– За три недели люди умирают. Но вот случай у мистера Меркури – несколько месяцев.
– Мы выехали из города, – Семеныч взглянул в окно.
– Подведомственная нам клиника находится в пригороде соседнего. Не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь!!!
«В России Ее точно не вылечат. Запрут в отдельный бокс, и все. И меня не пустят, если болезнь заразная, и вспышку этого вируса будут пытаться скрыть на уровне государства. Если только очень много денег дать. Завещание. Наследство. Можно ли его продать?» – Семеныч то отрицал наличие у Нее вируса, то пробовал составить план действий на случай, если заболевание все-таки имеется. Настолько происходящее было абсурдным, что Семеныча бросало в жар.
– Сколько времени займет оформление наследства в вашей стране? Она теперь вообще не будет фигурировать в деле? Только члены моей семьи? Они смогут передать все имущество мне? – не унимался он.
– Несколько месяцев. Оформление. В лучшем случае. Мистер Меркури – гражданин Америки. Все остальное у юристов по недвижимости узнаете. У меня другая специализация.
«Это долго, – у Семеныча разболелась голова от напряжения. – Это очень долго. И он что-то говорил, что жить необходимо здесь».
Семеныч не думал, что вирус может быть у него. Он рассеянно думал только о Ней и о том, что можно предпринять, чтобы исправить ситуацию. Раздражение на Нее уступило место безудержной тревоге. Семенычу и так казалось, что в последнее время почти весь его мир сконцентрировался на Ней. Даже не просто сконцентрировался, а полностью и состоял из Нее. И потерять этот мир Семеныч не был готов.
«Она не может уйти, не может заболеть, не может умереть», – Семеныча отпустило неосознанное напряжение, державшее
За тонированными стеклами машины смеркалось. Темное время суток поглощало в себя остатки сумерек. Встречные машины слепили дальним светом, и Семеныч прикрыл глаза. Как яркие вспышки одна за другой мелькали нечеткие картинки. Ее сияющие глаза в машине. Утренняя неожиданная встреча. Большое горящее сердце из маленьких зажженных свечей, внутри которого Она написала заветные слова из лепестков роз. Первая буква его имени из светящихся звезд на стене. Улыбающаяся луна, которую Она показала ему. Признание в любви, вырезанное Ею из бумаги и подсвеченное карманным фонариком так, чтобы свет букв перешел на стену. Разрисованная трансформаторная будка во дворе его дома, где на фоне заката изображен Ее силуэт. Надпись мылом на зеркале. Записка на лобовом стекле машины. Плакат в центре города, поздравляющий его с праздником. Его портрет карандашом, хотя Она уверяла, что не обладает художественным талантом. Тысячи ссор и признаний в любви: в электронных письмах, на обрывках бумаг; выложенные камнями на песчаном пляже, скрепками на письменном столе, написанные в сообщениях, сказанные искренним шепотом.
Сердце Семеныча рвалось и металось, представляя, как Ее уже сейчас где-то за тысячи километров, запирают в палате. Дают лекарства. И Ее бьет озноб от высокой температуры. Она кутается в колючее одеяло на больничной койке и зовет Семеныча, плача. Но вокруг равнодушные обшарпанные стены и пустая тумбочка возле железной кровати…
«Мужчины не плачут», – вдруг услышал он Ее насмешливый голос, но тотчас визг тормозов и резкий толчок оборвали Ее фразу.
– Ух, – протер лицо ладонью офицер. – Заснул. Рабочий день не нормирован. Вторые сутки на ногах. То одно, то другое.
– Что там? – Семеныч опустил окно. Вдали, ближе к лесу величественно золотился и трепетал огонь, который в темной ночи походил на гигантскую живую каплю, осевшую на землю, но тянущуюся вверх. Большое пламя неравномерно выстреливало в воздух искрящимися частицами, и казалось, доставало до темно-синего неба.
– Не знаю. Как будто машину подожгли, – офицер достал телефон. – Я вызову спасателей и полицию.
– Может, нужна помощь? – кивнул Семеныч.
– Судя по пламени, уже вряд ли, – офицер покачал головой, и автомобиль тронулся с места.
Через пару километров лоб Семеныча покрылся испариной. Неожиданно сознание Семеныча четко рассмотрело то, что горело внутри – черный вертолет без опознавательных знаков: его недвижимые лопасти винта в огне, его очертания, которые прятались в красно-рыжем задорном пламени. «Где Она сейчас? – Ее на служебном вертолете перевозят в Россию. Подпишите документы», – прозвучало в ушах Семеныча вместе с внутренним гулом, который складывался не из звуков работающего двигателя автомобиля, не из свиста ветра в щель приоткрытого окна, не из шуршащего трения шин по асфальту, а вползал в нервные окончания от грудной клетки.