Беглые в Новороссии
Шрифт:
"Опять его судьба ко мне в такой час заносит!" - с невольною досадою подумал Панчуковский и молча, с грустною улыбкою протянул руку входившему в кабинет колонисту.
– Ist es moglich?* - спросил Шульцвейн, грубыми и неуклюжими шагами подходя к кровати Панчуковского.- Есть ли какое вероятие в том, что разнеслось теперь о вас?
– Все справедливо!
– тихо сказал полковник, качая головою из подушек.
– Кто же это все сделал?
– Слуга, рекомендованный вами.
– Ай-ай-ай! И я причина
* Возможно ли это? (нем.)
** Боже мой, боже мой! (нем.)
Панчуковский попросил его прийти в себя, успокоиться, сам сел и попросил сесть гостя. В той же синей потертой куртке, с теми же длинными костлявыми ногами, румяный и белокурый колонист уселся, охая и поминутно ломая руки.
– То, что случилось со мной, Богдан Богданыч, могло, наоборот, случиться и с вами. Не в рекомендации дело; вы его не знали и за него не ручались. Дело с беглыми, как видите, у меня оборвалось...
– Но я, я!.. Через меня! Ах, mein Gott, mein lieber Gott!
– Вы мне порекомендовали этого негодяя, зато от вас я впервые узнал и о моей красавице... Что теперь от вас таиться? Шутка судьбы?
Отчаянию и неподдельной горести Шульцвейна, однако, не было границ. Он ходил по комнате, размахивал мозолистыми руками, останавливался, делал тысячи предположений о поимке грабителей, вызывался сам их искать, сам своими средствами; предлагал на первое время часть собственного капитала к услугам полковника, для его первых хозяйственных оборотов.
– Сколько же они у вас всего похитили?
– За двести тысяч... да-с!
Шульцвейн падал на диван, топал уродливыми ногами, вопил, осклабляя розовые сочные губы до ушей, стонал, бил кулаками в стол, себя в грудь и кричал: "Двести тысяч, двести тысяч!"
– Да что вы так выходите из себя?
– уже иронически спросил полковник.
– Это деньги нажитые, трудовые! Я знаю труд! Я его знаю! Боже мой, боже, когда бы их нашли! О, если бы их нашли!
– Вы видите, я спокоен. Мне жаль более моей красавицы. Видите, я вам сознался...
Утром подъехали другие соседи: братья Небольцевы, Швабер, Вебер, Авдотья Петровна Щелкова. Шутовкин вошел, похрамывая и проклиная дорогу. Он особенно нежно и с чувством пожал руку полковника.
– Душа, Володя! Я тебя лучше других понимаю; не денег тебе жаль, ты жалеешь другого сокровища - ее! Она готовилась тебе подарить ангела-сына или, может быть, дочь.
Шутовкин, едучи к новому другу, выпил. К обеду прискакал Подкованцев. Он был смирнее, не попросил по обычаю ни бювешки, ни манжекать, внес портфель, достал оттуда какую-то бумагу, подал ее Панчуковскому и, обратясь к присутствующим, сказал:
– Меня, господа, берут у вас, гонят в отставку; вы меня не отстояли, а увидите,- без Подкованцева вам житья не будет.
–
– Не отдадите? Теперь уже поздно! Зато я тот же-с, как и был! Вы бы послушали прежде мои новости: фаэтон, господа, полковницкий я нашел, и его сюда уже везут...
– Нашли, экипаж нашли!
– закричали слушатели и сбежались поздравлять полковника,- а лошади?
– Один экипаж пока,- печально заключил исправник,- экипаж и два пустые чемоданчика на берегу моря, an bord de la mer, messienrs!*. только покамест и нашли!
* На берегу моря, господа! (фр.)
Но найдем и остальное. А лошади пали, загнанные вскачь на сорока пяти верстах... Жаль их!
– Как же это нашли?
– Видите ли: новые чиновники-чистуны брезгают приемами отцов и дедов, а мы еще живем по старине. Я гаркнул на моих соколиков, значит, созвал ближайших к городу моих приятелей, то есть разных мошенников-с - извините и сказал эйн вениг такое наставление: ищите и обрящете, толцыте и отверзется, а чтоб вы мне полковницкие вещи разыскали! Всех переловлю!
– И нашли!
– Нашли пока одно; может, найдем и другое...
Присутствующие стали строить новые планы поисков.
– Деньги Владимира Алексеевича в золоте, значит, появятся либо в портах, либо в Нахичевани. Надо там следить! Да и как следить? Стан за сто верст, суд за сто двадцать! Этакая даль, пустыня...
– Ничего из этого не будет!
– решили другие.- Денег не воротишь! надо облавы на этих проклятых беглых сделать; это от них все бедствия идут, оттого что у нас людей без паспортов держат.
– Да вы же их, Дмитрий Андреевич, держите больше всех нас, вы же! сказал кто-то Небольцеву.
– Хороши и вы. А кто кучера моего передерживал в прошлом году, а?
– А мою девку-с?
– А моего табунщика?
– Да он же не ваш?
– А чей же?
– Он тоже беглый, а не ваш; я потому его и держал.
Авдотья Петровна Щелкова вбежала впопыхах.
– Мосье, фаэтон Владимира Алексеевича привезли!
Все выбежали на крыльцо. У конюшни действительно стоял весь избитый и загрязненный фаэтон. Его привезли на обывательских. Самойло держал его рукою за колесо.
– Что, брат, Самуйлик, не думал дожить до такой жалости?
– спросил кто-то.
Покачал седою головою Самуйлик и ничего не ответил. Все дворовые ходили как шальные.
– Конец, нам, видно, приходит! Бога мы вконец прогневали!
Гости толпой стояли на крыльце, шушукаясь: "Двести тысяч, двести тысяч! это еще небывалое дело в крае!"
– Как, однако, экипаж отделали! Да и погода грязниться стала. Ишь как потеплело; облака не зимние бегут, будто весной пахнет. Как бы сегодня дождя не было! Распустит, засядем все мы тогда здесь у полковника на неделю...