Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
Шрифт:
Возложив руки на кафельный бортик, он поднял глаза. Светло-серое небо над ним. Средневысокое. Бегущее над низменностью. Над Большой Средне-Дунайской.
Послышался гул вторжения.
Мадьярка выпрыгнула и поднялась, средневысокая, во весь рост. Ее нагота — за минимальным вычетом — естественно вписалась в светлое пространство. Она была сложена с экономной упрощенностью — ничего лишнего. Углы бедер, впадина живота. Он смотрел на нее снизу, а она смотрела в сторону вторжения. Проявил беспокойство и ветеран. Отовсюду над бортиками поднимались головы венгров: целебный источник вдруг загоготал.
Со вздохом оседая, ветеран послал Александру стоический взгляд:
— Orosz… [107]
Мадьярка повернулась и, легко ступая, унесла свою аскетическую наготу в сторону пониженных температур.
Александр снялся с места и, отталкивая дно, пошел вспять. Навстречу, подтягивая купальные трусы в сплошных фестонах, с визгами и брызгами неслись две «нетворческие» спутницы по поезду Дружбы — работницы сферы обслуживания. По пятам за ними ломили московские сатиры с завода «Серп и Молот», хваткие пальцы которых оставляли следы на плоти белой — сдобной ускользавшей.
107
Русские… (венг.).
В бассейне на глубоком синем месте под общий хохот рыдал, выныривая, и нырял обратно ударник: удалой прыжок вниз головой смыл трусы с бедняги. Не вижу ничего смешного.
Прочие «ребята» еще томились в волнующем тумане общих душевых. Некоторые заодно стирали свои носки, надев, как варежки; при этом выстиранные — при отсутствии на кафеле каких-либо крюков — находчиво вешались на члены. Загнанные в открытые кабинки видом моющихся венгерок, совершенно голых через одну, выйти «ребята» не могли просто физически.
А у него — ни отзвука. Несмотря на ягодицы — в кабинке как раз напротив. Впрочем, одетые в монокини. Полные и круглые, и с влипшим треугольничком белых трусов, завязки которых струились по бедрам. Не распаренно-тупые, а смышленые — такое выражение имели. Заложив руки за голову в клеенчатом чепце с оборочками, их обладательница выгибалась в облаке тумана. К нему спиной. Нет, никакого импульса. Этакая русалка: снизу женщина, а сверху, как тинэйджер, хрупкая. Углы локтей, мыски слегка отросших после бритья подмышек, едва намеченные груди, но каждая с припухлостью, увенчанной соском. Она закрыла воду, стянула чепчик и оказалась стриженной «под мальчика».
— Сэрвус! — поднял он руку.
Иби проморгалась и большерото улыбнулась:
— А, сэрвус! Как ты вчера?
— Я ничего. А ты?
— О, лучше не вспоминать… — Она опустила голову, пальцами ног ухватывая перепонки шлепанцев. — В этом «Золотом быке» я обнимала до утра ну, как его… ватерклозет? После МГУ со мной такого еще не было.
— Ты тоже из МГУ?
— Только первый курс. Потом вернулась в Будапешт.
Однокашники, они, соприкасаясь мокрыми локтями, вышли в раздевалку. Она открыла шкаф — наружу, разогнувшись на ремне, вывалилась бляха
Он опустился на скамейку.
— А плавать не идешь?
— Уже.
По краям белой, а точнее, облипше-курчавой условности с завязками кожа была чисто выбрита. Она поставила рядом с ним свою длинную голень, и пристегнула ключ на красном ремешке. К щиколотке. Ногти на ноге покрыты были сиреневым лаком.
— После этой водки бассейн хорошо. Культуру воды предпочитаю.
— Эту культуру там слегка разбрызгали.
— Ну… Не в первый раз. Зато переводить не надо. Потому что после обеда — ох! Ваши боссы, как ковбои, рвутся в нашу прерию. Ну, в эту самую пушту. Кроме закатов, там, как в вашей песне: степь да степь кругом. Это, по-твоему, для русских интересно? По-моему, только есть предлог, чтобы напиться, как быкам. Фаустов, он… Кей-Джи-Би?
— Он «Интурист». И Хаустов.
— Нет! Ничего не говорю. Тем более что он ведет себя, как рыцарь. Только довольно бедный. И пахнет изо рта. А тот, без шеи — тот, по-моему, маньяк. Он что? Он гиперсексуал?
— Он босс.
— Это я поняла. Но я забыла, как тебя зовут? Ах, Александр… Чао, Александр!
— Одну минуту.
— Да?
— Твоя зажигалка. У меня она…
Улыбаясь и не понимая, Иби засовывала края волос под шапочку.
— Ну, — смутился он… — Коктейль «Молотов»?
— Прекрасно, — не изменились синие глаза. — Зажжешь мне сигарету, да? При случае.
Оставшись в одиночестве, он не сразу встал со скамьи, а только успокоившись. Ухмыляясь в зеркале любовнику-герою из мелодрамы немых времен, он зачесал назад и гладко волосы и с сумкой на плече поднялся в бар.
Игнорируя культуру воды, Комиссаров смотрел на свою бутылку «пепси-колы» — женственную и в выпуклых извивах. Зеркальные очки его взглянули озабоченно.
— Как?
— Нормально.
Комиссаров вынул сине-красную соломинку и поставил в неловкое положение:
— Глотни.
Отказываясь, Александр чувствовал, что рдеет. Он принес себе свою «пепси» и вынул из облатки индивидуальную соломинку.
— Скоро и до нас она дойдет, — обреченно сказал Комиссаров. — Леонид Ильич завод у них покупают. В порядке детанта. Под их влияние попал наш Генеральный секретарь. Жена у него, говорят… не слышал? Из кочевниц. Пауза. — Так что скоро будем водку «пепси-колой» запивать. И чего они в ней нашли? Изжога только от нее. «Байкал» наш лучше.
— Ну, не скажи. Аптечный вкус.
— Так в том и дело! «Пепси-кола» просто наркотик. Потому американы и не выдают секрет рецепта. Тогда как «Байкал» полезен. Особенно для нас, мужчин. В «Байкал» ведь эту добавляют — вытяжку. Из оленьих рогов.
— Панкреатин.
— Что я говорю? Не из рогов. Из надолбий молодых оленей.
— Из надлобий.
— Я и говорю — из них. Надолбий.
Двое русских за границей, они молчали. О чем им было говорить?
Комиссаров взглянул на часы.
— В этой душевой, там как? Оголяться, что ли, обязательно?