Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
Шрифт:
И хохотом.
— Вот абрикосовка у них! Еб-бическая сила! А пьется, что твое ситро. Сам, сам — благодарю…
Скажите ближнему, что появился на лотках банат — гибрид банана и граната — а мы с тобой еще не пробовали, и вам, скорей всего, ответят без энтузиазма: «Надо б…»
Отчасти европейцы, что, собственно, мы о Европе знаем? Даже того не сознаем, что между Западной Европой и Восточной есть Средняя — единая в противоречиях земля других людей: не только подаренная союзниками
Так вот, извечный райский фрукт раздора этой неведомой Европы (Средней), он же и плод достигнутого в нашем веке согласия — земля Банат.
Столица того, что от Баната этого осталось на юге Венгрии, их встретила вполне достойно: автобус, забравший на вокзале Сегеда элиту поезда Дружбы, остановился перед барочным дворцом отеля в зареве красной неоновой вывески: «Tisza»?.
Флаги различных стран, включая звездно-полосатый и наш, а также две-три машины с номерами местным, югославским и австрийским, украшали колоннаду портала.
Комиссарову все это сразу не понравилось:
— Что за космополитический бордель?
Привратник в самой настоящей ливрее с пальмами и галунами открыл им и попятился.
В фойе было так ярко, что Александр прищурился. Люстра сверкала; стойка — торжественная, как кремлевская трибуна, но намного шире — натерто сияла старинным красным деревом; за ней, на верхней полке ящика с ключами, поблескивали обложки западных журналов.
Человек за стойкой был в бордовом сюртуке. На лацканах по паре вышитых скрещенных ключей. Его медальное лицо с роскошными бакенбардами а ля Кошут не дрогнуло и мускулом при виде багажа и постояльцев, но выдали остекленевшие глаза. Ударник «Веселых ребят» сунул ему пять (и Кошут от изумления пожал), после чего, ткнув пальцем на обложку журнала «Stern», велел подать себе для ознакомления сию однографию и тут же, не отходя от кассы и слюнявя палец, начал без уважения листать. Пожалуй, не считая Иби, но включая и Шибаева с Хаустовым, даун был единственным, кто не померк при радужно-слепящем свете хрустальной люстры; ему-то было все едино: что барак, а что дворец. Он разницы не сознавал, имея на ладони единственную линию существования. Простосердечно принимал все, как оно в жизни приходило.
Тогда как Комиссаров в неадекватности приема заподозрил изощренный умысел.
Картонный ящик с водкой после Дебрецена полегчал, но одному Александру все же не в подъем. В четыре руки они поднялись на второй этаж и внесли водку в отведенный им апартамент.
— Ты видел эти потолки? Ну, русофобы…
— Отчего ж?
— Роскошью брата нашего садируют.
Александр отпал на шелковое покрывало и закинул руки. Расписной потолок был увит по периметру золочеными гирляндами, а из синих венков между ними взирали окрыленные не то ангелы, не то амуры.
— Форма садизма, — произнес он, — не лишенная приятности. А ужин в номер можно заказать?
Но у соседа, верно, язва разыгралась.
— Мадьяры, они с фантазией по этой части. В крови у них садизм. Под турками недаром побывали…
Он пустил воду и стал намыливать руки. Хоть и с амурами, но номер был без ванной, только
— Они под турками, мы под монголами, — напомнил Александр примирительно.
— Что ты хочешь сказать?
— Что общего немало.
— Общего! Ты еще нас китайцам уподобь. Что такое нагайка, знаешь?
— Как не знать! России символ. Царской…
— Притом, что слово-то — не наше. Да и подумаешь, нагайка! — Оставив воду и не вытирая рук, Комиссаров повернулся к нему. — Нагайкой им государь Николай Палыч грозил — так называемый «жандарм Европы». Допустим, было: генерал Паскевич, по просьбе австрияков, сюда на Кошута сходил. Но тут же и вернулся с победою в Россию. Это не мы, «жандармы», восставших вешали. С ними австрияки их любимые расправились. А сами они? Возьми гражданскую войну. Этот их Бела Кун хваленый. Создатель их компартии. Венгрию ему советизировать не удалось. Адмирал Хорти вышиб его на хер к нам. Так знаешь, как он над нами лютовал?
— Над кем?
— Над кем, над кем… Над русскими людьми. Над теми, кто после ухода Врангеля в Крыму остались. Такую там резню устроил, что не знаю даже с кем сравнить. Не знаешь? Ну, конечно. Кто про них знает, про зверства наших интернационалистов. Тема малопопулярная. А почитай Волошина, Шмелева… Волосы дыбом встанут! Кого-кого, а этого кровавого мадьяра за дело Сталин шлепнул. За преступление перед народом нашим. А ближе взять? Их коммунисты салашистам не уступили. Как, например, у них тут Ракоши резвился до 53-го? Превзошел и Сталина, и Берию. Кочевник, между прочим…
— То есть?
— Еврей! А что?
— А ничего.
— Тогда возьми 56-й. Мы говорим: «Контрреволюция». Но это так, лапша. То была воля венгерского народа, выраженная другими средствами. Оружием. Но как они при этом самовыражались? Снизу, так сказать? Есть фотодокументы, и не только наши — американские. Я повидал в спецхране… Кровь стынет в жилах. Как линчевали они своих гэбэшников! Кстати, летчиков при этом тоже, говорят. Хватали без разбора всех, кто в форме с голубым воротником. Веревку на ноги и через сук вниз головой. Живых ногами забивали. В лицо. Бензином обливали и поджигали тут же. И это в Будапеште. В сердце, можно сказать, Европы. Как косоглазые какие-нибудь. Да они и есть!
— Ни одного пока не видел.
— Азиаты Европы. Из-за Урала сбежали в девятом веке, но стали только тем, чем были…
— Ты воду выключишь?
— Какую воду? Ах, да… — Комиссаров завернул кран, снял полотенце и с гневом стал вытирать руки.
— А европейцы Азии, по-твоему, кто?
— Ох, Андерс, Андерс…
— Потому что, например, таджики склонны думать о себе, как об арийцах Азии.
— Неплохой ты парень, Андерс, и пишешь вроде бы с душой. Но насчет национального самосознания — с тобой работать и работать.
— В данном контексте не воспринимаю. Отложи до возвращения работу. Не волк, не убежит.
— Контекст, по-моему, тот, что надо. Разве ты не ощущаешь, как здесь, за кордоном, нечто внутри тебя сжимается… Вот так! — он показал. — В кулак!
— Не без того.
— Во! Видишь? А говоришь… Это оно и есть — твое национальное начало. Российское.
— По-моему, просто сердце.
— Можно и так сказать.
— Поскольку на родине, — добавил Александр, — в таких количествах, как правило, не пью.