Беглый
Шрифт:
— Да на хрена нам этот соболь? Мы золота моем в день больше, чем они все втроем соболей за год набьют! — разочарованно протянул Софрон.
Изя, как и ожидалось, презрительно скривился.
— Ой-вэй, Курила, к чему нам эти проблемы? Это же не помощь, это таки война! Нам это надо? Золото ждет, а мы полезем в распри. А если они потом на нас озлобятся? Там за рекой их много!
— А что, сидеть и смотреть, как баб таскают? — хмуро возразил Тит. — Не по-людски это, не по-христиански! Если парни дорогу знают, то можно попробовать!
—
— Серж, похищение женщин — это отвратительно! Но это понимаем ты и я!
— Орокан, а сколько этих бандитов? — спросил я охотника.
Тот выразительно поднял два раза растопыренные пальцы обеих рук. Два десятка. Однако!
— Двадцать рыл! Это невозможно! — тут же взвился Шнеерсон. Он уже прикидывал упущенную выгоду от простоя на прииске. — Нам бы свое золото мыть, пока идет, чаем затариться, на ноги встать по-человечески и никого не обижать. Эти китайские негоцианты — за ними же хунхузы стоят, народ дикий, необузданный, с ними связываться — себе дороже выйдет, я вас умоляю! Мы же не солдаты, а простые старатели!
— Да зачем это надо? Чего ты их слушаешь, Курила? — возмутился Софрон. — Гони ты их в шею!
Вдруг, как-то внезапно, мне все это надоело.
— Слышь, Чуриска, а ты бы не рассказывал, что мне делать, ладно? — подпустив в голос самую малую толику угрозы, процедил я. — Не помнишь, как я за тобою, как за малым дитем, ходил, пока ты хворал на красноярском этапе? А мне ведь это на хрен не уперлось тогда! Я вообще утекать уже собирался. А тут вы с Фомичом в ящик грозили сыграть. Может, мне надо было бросить вас да уйти? Али забыл, как недавно с Захаром поступил?
Софрон заткнулся и опустил глаза в землю.
— Ладно, Орокан. А что же ты, скажем, не идешь к казакам, к урядникам?
— Урядника далеко! Урядника деньга нада. Орокан деньга нет. Урядника за река не плыть. Говорить, чужой земля. Нельзя чужой земля ходить! — с горечью произнес молодой нанаец.
Понятно. В этой местности действительно мало русских селений, и недавно поселившимся здесь казакам решительно не до разборок с какими-то китаезами. Половина пытается наладить быт здесь, на новом месте, другая всеми правдами и неправдами старается вернуться назад, в родное Забайкалье. Никто не полезет в разборки местных племен и хунхузов.
Однако пора было уже что-то решать.
— Вот я что думаю, братцы, — обводя всех суровым взглядом, произнес я. — Соболя нам, конечно, без надобности. Но, если мы действительно хотим основать здесь крепкий прииск и жить спокойно, нужно показать, что с нами лучше дружить, чем враждовать, и что мы готовы защищать своих друзей и товарищей. Иначе скоро и на наш лагерь кто-нибудь позарится! И этими «кем-нибудь» станут те самые мансы, как только почувствуют нашу слабость и отсутствие поддержки. А коли будем с местными дружить, то и они всегда помогут и о беде упредят. Надо им сейчас помочь, я так считаю. Да и китайцам
Замолчав, я поворошил головешкой угли в костре. Языки пламени лениво облизывали обугленные поленья, отбрасывая пляшущие тени на лица слушавших меня, затаив дыхание, артельщиков.
— А что касается «чего с них взять» — так это понятно, чего взять. Соболь нам на хрен не нужен, зато рыба и мясо нужны страшно. А то зимой мы тут с голоду опухнем. Натурально, будем сидеть прямо на золоте и помирать с голоду! Слышь, Орокан, когда тут хорошо рыба ловится?
— Уру прошел. Кета скоро пойдет. Много-много можно добывать!
— Во-от! А нам «много-много» и надо. Опять же, — тут я обернулся к Софрону, — ежели баб освободить, может, какой и ты приглянулся бы. Вон из соседнего стойбища вообще всех увели. Найдется, небось, какая, что скрасит твое одиночество. Как сам-то думаешь?
Артельщики тут же ударились в жаркий спор по поводу допустимости риска для жизни ради призрачной возможности обретения женской ласки. Я же повернулся к Захаровой женке.
— Аякан, — обратился я к ней, стараясь говорить как можно мягче, — ты только не бойся… Расскажи нам, если помнишь, где вас держали, там, на маньчжурской стороне, пока Захар тебя не забрал?
Женщина испуганно посмотрела на мужа, тот ободряюще кивнул. Чуть расслабившись, Аякан на ломаном русском произнесла:
— Маньчжурска столона… там, — она махнула маленькой, мозолистой рукой в сторону юга, где вдали, за темной лентой Амура, начиналась Маньчжурия. — Амул пелейти… далеко. Лодка плыл. День плыл. Юлта…
— Фанзы? Дома такие, китайские, из глины и камыша? — уточнил я, вспоминая наши скитания по монгольским степям.
Она закивала энергично, глаза блеснули узнаванием.
— Да, да. Фанза. Много фанза. Большой деревня. Земля копать… сажать… рис, гаолян… Тяжело. Солнце палит. Река рядом, маленькая река, в Амур течет.
— Кто вас охранял? Были там солдаты? Или люди купца?
Аякан наморщила невысокий лоб, вспоминая. Видно было, что воспоминания эти не из приятных.
— Люди… злой. С палка. Мансы. Многа-многа бил. Купец… Тулисен… он главный. Мало-мало плиезжал. Важный. Смотлел, как лаботаем. Кличал. Охлана мало, два-тли манса. Собака злой, большой.
— А женщин много было? С твоего стойбища, откуда тебя забрали, всех тогда увезли?
Она всхлипнула, прикрыв рот рукой.
— Много… Много женщина. Мой стойбища… да, все молодой заблал. Сталых не тлогал, больных не тлогал. Только сильный брал, лаботать. Потом… джонка. Нас на джонка. По Амулу везли. Кому золото есть — покупай. Тулисен сам выбилал, сам толговал.
— То есть вас держали в каком-то поселении на маньчжурском берегу, не очень далеко от Амура, вверх по небольшой речке, да? И заставляли работать на полях, а потом, когда появлялся покупатель, Тулишен отвозил вас на джонке? — подытожил я, глядя на Захара.