Бегом на шпильках
Шрифт:
Она забрасывает свой красный шарф на плечо и приподнимает спортивную толстовку.
— Разве я выгляжу нелепо?
Вверху это похоже на розовый чайник для заварки, а нижняя часть туловища напоминает гармошку из плотных валиков.
— Н-нет, — заикаюсь я, выпучив глаза.
— Натали, — тихим голосом говорит Бабс, — во мне метр семьдесят три, и вешу я семьдесят кило. Я — обыкновенный, средний человек.
Она произносит «средний» так, будто этим нужно гордиться.
— Ну-ка, давай, выкладывай, — приказывает Бабс. — Я же вижу, что ты не согласна. Меня
Борюсь с терзающими меня мыслями, но подавить их не могу: уж слишком они горячие, почти огнеопасные.
— А я не хочу быть средней, — рычу я. — Что может быть хуже? Я… я ненавижу середнячков. Кому хочется быть заурядной посредственностью? По-моему, это самое ужасное, что можно придумать. Как же надо опуститься, чтобы тебя все это устраивало?!
Стараюсь говорить почти шепотом, чтобы Бабс не почувствовала моей шипящей злобы, но, проследив за ее взглядом, замечаю, как яростно дрожат мои руки, лежащие на коленях, будто я только что убила человека.
Бабс желает, чтобы я посмотрела ей в глаза.
— Пойми же, Натали. Ты — это не то, сколько ты весишь. Твое тело — это всего лишь… контейнер. То, что делает тебя особенной, не посредственной, находится внутри. Твое остроумие, твоя сообразительность, твое обаяние, твои капризы и даже твоя глупость. Ты никогда и не была посредственной, Нэт. Ты была — и осталась — моей лучшей подругой. Тебе совершенно не нужно морить себя голодом, чтобы доказать свою незаурядность. Посмотри, что с тобой стало, ты практически испарилась, превратилась в какой-то бледный призрак. Я просто обязана сказать тебе: то, как ты выглядишь, — ненормально. Счастлива ли ты? Не думаю. Если счастье — это то, что тебе нужно от жизни, то поверь: просто похудев, ты его не найдешь.
— Так же, как и растолстев, — резко отвечаю я. — И вообще, я не чувствую себя худой.
— Анорексики никогда и не чувствуют себя худыми! — орет она. — Об этом все знают! Если так пойдет и дальше, ты все время будешь думать, что надо похудеть еще. И еще, и еще, — и так до тех пор, пока, проснувшись в одно прекрасное утро, не поймешь, что умерла.
Я бы поспорила с ее логикой, но не могу прийти в себя от неосторожной словесной пощечины, которую она мне только что влепила.
— Я не… — захлебываюсь воздухом, — я не анорексик!
Бабс пристально смотрит на меня.
— Возможно, еще нет. Но уже недолго осталось. Ты вся как-то ужалась. У тебя даже голова похудела! Если говорить честно, меня совсем не удивляет, что тебя уволили. Буду с тобой откровенной до конца: это уже вообще никого не удивляет. Тебя просто больше нет — вот и все. Это все равно что разговаривать с зомби. Ты едва существуешь физически, а духовно — вообще не существуешь уже давно. Ты практически никуда не выходишь: последний раз, когда мы ужинали в ресторане, ты весь вечер размазывала картофельный пирог по тарелке, словно четырехлетняя девчонка…
— Я не ем мучное, — отвечаю я.
— Нэт, это все отговорки. Все равно что сказать: я не ем цыпленка, потому что мне не нравится, как он выглядит в разрезе.
— Я
— Да ты так отвечаешь на любой вопрос! — кричит она. — Неужели ты… никогда не чувствуешь себя голодной?
Я и сама не уверена, что знаю ответ.
— Я просто хочу иметь тело с острыми углами, — отвечаю я, понимая, что Бабс все равно не позволит мне увильнуть от ответа. — Иногда я чувствую себя голодной. Вообще-то я постоянно голодная. Но, с другой стороны, когда я не ем, то чувствую себя лучше. Чище. Чувствую пустоту и легкость внутри — и это восхитительно. Чувствую, что мне все по плечу. Что я, к примеру, могу летать.
Бабс качает головой.
— Нэт, — тихонько произносит она, — ты же не святая, ты обычный человек. Никто не ждет от тебя ни безупречной чистоты, ни совершенства. Как бы мне хотелось, о боже, как бы мне хотелось, чтоб хотя бы раз, хотя бы один раз, мать твою, ты забыла про свою грязную посуду. Осталась невозмутимой, если кто-то случайно загнет уголок ковра. Стоит кому-нибудь сходить в твой туалет, — и ты уже несешься туда, галлонами сливая отбеливатель в унитаз. А если кто-то посидит на твоем диване, то не успеет он встать, как ты уже тут как тут: поправляешь подушки. Ты совершенно не позволяешь себе расслабиться! Хотя бы иногда заняться сексом…
— Неправда. Я занимаюсь сексом с Крисом.
— Это кокаиновый секс! Кокаин — наркотик для людей с пониженной самооценкой! Самообман! Не знаю, каким боком тут вписывается он, но трахается с ним отнюдь не Натали Миллер. С ним трахается наркотик!
Мне хочется кричать, что я давно уже соскочила с кокаина; что от вечно сопливого носа у меня развивается паранойя; что мне известно, почему ей не нравится Крис: потому что он не Сол, надежный, занудный Сол. Мне тут все уши прожужжали про то, что я, мол, «не расслабляюсь», и при этом Крис Пудель, — вакханальный Крис, который плюнет в глаза всякому, кто лишь заикнется о женитьбе, — отбрасывается в сторону, так как он, видите ли, дурно на меня влияет! Чего ей, в конце-то концов, от меня нужно?
— Если ты расслабилась из-за наркоты, то это не в счет, — продолжает брюзжать Бабс. Судя по всему, она могла бы поучить смыслу жизни самого далай-ламу. — Это всего лишь бегство от самой себя. Мне же хочется, чтоб ты расслабилась по-настоящему, чтобы ты стала довольной собой. А для этого нужно посмотреть на себя со стороны и принять то, что видишь. Какая радость в том, чтобы быть железной леди? Разве это победа? По правде говоря, я даже рада, что ты потеряла работу. Потому что эта работа лишь усугбляла твои проблемы.
Я знаю, ты обожаешь балет, но для тебя ужасно вредно все время видеть вокруг себя эту железную дисциплину, это ежедневную демонстрацию силы воли. Ты не можешь состязаться с ними. Я знаю — это искусство, это удивительно, захватывающе, бесподобно и все такое прочее; но это еще и нарциссизм. Ведь им целыми днями приходится торчать перед зеркалом, — а это последнее, что тебе нужно. Что тебе действительно нужно, так это нормальная компания, с кем можно запросто съесть пару пирожных, набрать пару лишних фунтов и при этом не чувствовать никакой вины.