Бегом с ножницами
Шрифт:
— Тебе необходимо поговорить с папой, Натали. С тобой творится что-то неладное. Я это говорю потому, что я твоя сестра и люблю тебя. Ты просто должна попасть к папе на прием. Пожалуйста, запишись.
Я услышал, как топает Натали, и испугался, что сейчас она ворвется в гостиную. Она меня увидит и поймет, что я подслушивал, а потом как-нибудь втянет в скандал. Но топот вовсе не означал, что Натали идет в гостиную. Он означал, что она пытается опрокинуть сестру на диван.
Ну ты, сука, еще скажи это!
Отпусти меня! — потребовала
— Признай!
— Натали, отпусти. Ты меня задушишь.
— Значит, ты умрешь.
Наступила тягостная тишина, а потом прозвучал сдавленный голос Хоуп:
— Ну, хорошо, хорошо. Я тебя ненавижу. Теперь ты счастлива?
Натали коротко и грубо выругалась. Потом ее шаги протопали по коридору и по лестнице.
— Все это просто дерьмо собачье.
С верхней площадки лестницы она прокричала:
— Ты никогда не доживешь до эмоциональной зрелости!
Хоуп не смолчала:
— Я добьюсь для тебя ограничения режима, Натали. Ты не владеешь собой. Ты опасна.
Натали хлопнула дверью.
Ссора и драка закончились.
Шторм достиг всего-то примерно четырех баллов. Ну, может быть, четырех с половиной по десятибалльной шкале, в которой десять баллов — вмешательство полиции и заключение в психиатрической лечебнице. Беда в том, что больше не нашлось желающих присоединиться. Я заметил интересный принцип: чем больше участников, тем лучше и интереснее ссора.
Обычно двое начинали спорить из-за пустяка. Например, что именно смотреть по телевизору. Тут в комнату входил кто-нибудь еще и решал их помирить. Однако чаще всего этот третий принимал чью-нибудь сторону. Потом присоединялся четвертый и так далее.
В самых замечательных скандалах участвовало по пять-шесть человек, а то и больше. В конце концов все заканчивалось тем, чем заканчивалось в этом доме все: доктором Финчем. Или его вызывали звонком, или же вся враждующая группа в полном составе отправлялась к нему в кабинет. Спорщики выгоняли несчастного пациента, которого доктор принимал в тот момент. «Семейные обстоятельства», — решительно заявлял кто-нибудь. Пациент, будь то потенциальный самоубийца или человек с многочисленными проблемами личностного характера, покорно отправлялся в приемную пить растворимый кофе с сухими сливками. А Финчи тем временем выясняли отношения.
Доктор считал, что в основе всех душевных заболеваний лежит именно гнев. Не получая свободного выражения, он способен разрушить личность. Этим и объяснялись постоянно происходящие в доме стычки. С самого раннего детства молодое поколение Финчей поощрялось не только петь, танцевать и прыгать через скакалку, но и открыто выпускать пар.
Гнев воспринимался как краеугольный камень нашего существования. Его многообразие оказывалось поистине вдохновляющим. Существовал гнев, обращенный внутрь, подавляемый гнев, дезориентированный гнев. Существовали поступки, совершенные в гневе, слова, сказанные
Поэтому мы постоянно друг на друга кричали. Это походило на соревнование, наградой в котором служило душевное здоровье. Поэтому же от доктора Финча можно было услышать примерно следующее: .— В последнее время Хоуп выражает немалое количество здорового гнева. Я считаю, что она поднялась на следующую стадию в своем эмоциональном развитии. Она уже покидает анальную стадию и подходит к фаллической.
И все сразу начинали ненавидеть Хоуп за то, что она ходит среди нас такая хорошая и эмоционально зрелая.
Надо сказать, что павлиний способ выражения доктором собственного гнева и огромное количество децибелов его баритона мешали остальным открыто противостоять ему. Однако иногда все-таки случалось, что и сам доктор становился мишенью чьего-нибудь «здорового само-выражения». Обычно на это отваживалась Агнес.
Доктор и Агнес были женаты, казалось, уже сотню лет. Когда они познакомились, он был красивым многообещающим студентом-медиком, а она — хорошенькой, воспитанной в старых добрых католических традициях девушкой. Разумеется, она и представить себе не могла, во что он ее втянет и во что превратит.
Она напоминала мне старый раздолбанный «кадиллак», который каким-то образом попрежнему тянет без лишнего шума и суеты. Как правило, Агнес держалась в тени, молчаливо соглашалась, вечно что-то делала и старалась ни во что особенно не вмешиваться.
Поэтому, когда Агнес впадала в ярость, зрелище оказывалось особенно впечатляющим. Тем более что ее гнев всегда оказывался направленным на доктора.
Проблема заключалась в том, что у доктора была любовница. Вернее, даже три любовницы, причем каждую из них он называл своей женой. Он любил изрекать:
— Агнес доводится мне женой лишь в юридическом смысле. Эмоционально и духовно мы не женаты.
Казалось, Агнес воспринимает это спокойно, за исключением тех случаев, когда доктор начинал тыкать ей свою теорию прямо в лицо. Причем это всегда касалось его любимой жены, Джералдин Пэйн.
Джералдин представляла собой седан «мерседес» с дизельным двигателем в женском обличье. Ростом она была, как мне тогда казалось, выше шести футов. Широкоплечая, широколицая. Когда она вваливалась в комнату, слово «любовница» как-то даже и не приходило на ум.
Доктор Финч буквально обожал ее. Уже больше десяти лет она была его музой и вместе с ним переезжала из одного мотеля в другой. Их любовь ни для кого не составляла секрета. Мы часто шутили:
— Ты можешь представить себе ее на нем? Она же его раздавит.
Джералдин редко появлялась в доме № 67 по Перри-стрит. Исключение составляли благовидные предлоги, в частности, праздники и какие-то особые случаи. Агнес вела себя холодно, но вежливо, ни на минуту не забывая, что она прежде всего жена доктора.