Бегство из гетто: Заметки по поводу рукописи, оставленной в ОВИРе
Шрифт:
Книжный рынок, киноэкраны заполнены детективами, сексом и порнографией, альковными похождениями западных кинозвезд, тем самым эпигонством, суррогатом массовой западной духовной пищи, которую Шполянский остроумно определил как «культуру эпохи „кока-колы“ и „покет-бука“».
Причем, как справедливо указывают исследователи, немалое внимание уделяется изданию литературы на экспорт, для нееврейского читателя, цель которой возложить на все человечество ответственность за все страдания евреев, вызвать у «христианского» читателя комплекс вины перед евреями и тем самым доброжелательное отношение к сионизму и Израилю. Таков, например, «Эксодус» Леона Юриса, главный герой которого израильский разведчик и, конечно же, потомок эмигрировавших в Палестину жертв российского антисемитизма времен черты оседлости, эдакий
Но пожалуй, наибольшая часть литературы посвящена второй мировой войне, нацистскому геноциду против евреев. Слов нет, это было страшное преступление, и люди, прошедшие через лагеря смерти, и литераторы, воспроизводящие эти события, приводят факты ужасные, леденящие кровь. Но нельзя не обратить внимание на то, что через большинство этих «документальных» свидетельств, мемуаров, романов и повестей настойчиво проводится одна мысль: евреи были не только первой, но и практически главной целью фашистского геноцида, а остальные, мол, равнодушно взирали на их судьбу. Тем самым «документально» обосновывается сионистский тезис об «извечности» антисемитизма, о том, что «человечество всегда палач, а еврей — всегда жертва». В этой связи не могу не вспомнить роман американского писателя Уильяма Стайрона «Софи делает выбор», главы из которого наш журнал «Иностранная литература» опубликовал в 1981 году. Судьба главной героини романа, Зофии Завистовской, действительно трагична. Она единственная дочь польского ученого, у нее преуспевающий муж, двое детей, легкая обеспеченная жизнь. Отец, германофил и «патриот», мечтал о Польше «без евреев», а нацисты создавали «Европу без славян», и он одним из первых оказался в концлагере. Погиб муж, и Софи сделала для себя «выбор»: «не буду ввязываться». И она «не ввязывается» в борьбу, которую польские патриоты вместе с евреями, подпольщиками из Варшавского гетто, ведут против оккупантов. Но наступает черед и Софи. Вместе с детьми она попадает в Освенцим, и медик-эсэсовец, обративший внимание на привлекательную внешность молодой женщины, предлагает ей выбор: решить, кого из двоих детей отправить в крематорий, и тогда ей и второму ребенку будет сохранена жизнь. Софи отправляет в печь старшего, девятилетнего Янека, ее же, прекрасно знавшую немецкий язык, определяют секретарем к коменданту лагеря, гитлеровскому палачу Рудольфу Гессу. И этот комплекс вины, стыда за свое малодушие, неизбывной, удушающей вины за все, что она сделала и могла сделать, но не сделала, сопровождает всю ее последующую жизнь уже в Америке. И здесь она делает последний выбор: кончает жизнь самоубийством вместе с возлюбленным.
Как отмечала критика, роман предупреждает об опасности всех и всяческих форм и разновидностей этнического избранничества, националистического фанатизма и нетерпимости, расового угнетения и геноцида. Перенося действие из оккупированной нацистами Польши, из Освенцима в сегодняшний день, в южные штаты США, писатель одинаково страстно обличает антисемитизм в санационной Польше, воинствующий сионизм и белый расизм в Америке. В целом ряде эпизодов романа прочитывается полемика с сионистскими идеями о «повсеместном антисемитизме», с утверждением, будто нацизм строил свою политику исключительно на расовом принципе без учета определенных социально-экономических интересов.
В интервью американскому журналу «Контемпорэри литераче» (1979, № 1) Стайрон особо выделил эту проблему в романе и, в частности, сказал: «Стало уже частью современной мифологии мнение, будто евреи — единственные жертвы массового истребления людей… Видеть в Освенциме только результат антисемитизма — значит недооценивать зло нацистского движения, то, насколько оно оскверняло жизнь… Мы сводим нацизм к чему-то меньшему, если утверждаем, что от него страдали только евреи…»
В Израиле создан специальный так называемый историко-архивный институт «Яд ва'Шем» (в переводе — «Рука и свиток»), который официально призван заниматься историей евреев в период 1933–1945
По инициативе «Яд ва'Шем» создаются разного рода «мемуары», «исторические» и «беллетризованные» публикации, к составлению которых, как сообщалось, привлечено почти восемь тысяч человек. Одни названия книг — «В советских лагерях», «Страницы из изгнания», «Латышские евреи в сибирском изгнании», «Мученичество в Москве» — показывают, о каких, собственно говоря, «воспоминаниях» идет речь. Вся подобная «мемуарная» литература носит явно выраженную антисоветскую и антисоциалистическую направленность.
…Илью Эренбурга и его творчество не надо представлять ни советскому, ни зарубежному читателю. Имя его широко известно, и книги, неоднократно издававшиеся и переиздававшиеся в Советском Союзе, переведены на многие языки мира. Лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» и Государственных премий СССР, депутат Верховного Совета СССР пяти созывов, вице-президент Всемирного Совета Мира, он был одним из крупных представителей русской советской литературы, литературы социалистического реализма. Не все его произведения однозначно принимались читателями и критикой, не все его концепции искусства, понимание им некоторых явлений общественной жизни воспринимаются бесспорно. Однако бесспорно одно: он был патриотом своей Советской Родины, интернационалистом, поборником мира, и дружбы между народами.
Свою борьбу с расистской человеконенавистнической теорией и практикой фашизма И. Эренбург начал оружием слова задолго до второй мировой войны, и общеизвестно, что его фамилия значилась одной из первых в составленном Гитлером списке своих личных врагов. Люди моего поколения, пережившие войну, помнят, как на командные пункты рот, батальонов, полков с переднего края, из окопов поступали просьбы: пришлите патроны, снаряды и газеты со статьями Эренбурга. Его страстную публицистику в годы Великой Отечественной войны Михаил Иванович Калинин сравнил с действиями целого воинского подразделения.
На страницах израильской прессы я нередко встречал имя Ильи Эренбурга.
Для сионистских «литературоведов» и «искусствоведов» в оценке явлений искусства, литературы, научных открытий сначала существует лишь один критерий: еврей автор или нееврей, в последнем случае его творчество не заслуживает внимания. Великий физик Альберт Эйнштейн, например, еврей по происхождению, и в Израиле не прочь похвастать тем, что автор теории относительности — еврей. Что же касается личности Эйнштейна, то она ни почетом, ни уважением не пользуется: еще бы, он отказался от поста первого президента еврейского государства и призывал к дружбе и сотрудничеству с арабскими соседями.
И у Эренбурга пытаются выудить, придумать, гипертрофировать «еврейские мотивы» в творчестве, и его стремятся подладить под сионистскую концепцию «еврейской исключительности». Мало того. В публицистике военных лет у писателя пытаются даже обнаружить «недостатки»: он, дескать, много писал о роли советских граждан в спасении евреев от фашистского геноцида и умалчивал (!) об участии населения оккупированных районов в уничтожении граждан еврейской национальности. Не буду комментировать эту гнусную ложь на советских людей. Тысячи и тысячи из них были казнены фашистами именно зато, что спасали евреев. Вот что говорил Илья Эренбург, выступая в апреле 1949 года на Парижском конгрессе сторонников мира:
«Нет ничего отвратительнее расовой и национальной спеси. У мировой культуры — кровеносные сосуды, которые нельзя безнаказанно перерезать. Народы учились и будут учиться друг у друга. Я думаю, что можно уважать национальные особенности, отвергая национальную обособленность. Настоящий патриот любит человечество, и настоящий интернационалист предан своему народу. Люди Сталинграда умирали за свое родное село, за песню, запомнившуюся с детства, за советский народ, и они умирали за все села Европы, за все песни мира, за все народы земли».