Бегущая в зеркалах
Шрифт:
Пациенты Рула помещались в отдельных люксах, где с ними по ночам "работал" Динстлер, покрывая на день лицо бинтами - что выглядело как последствия обычной операции. Приходилось прибегать и к другим уловкам, но с помощью Луми и Жанны, посвященной в полуправду, все-таки удавалось скрывать от персонала клиники истину. После удачного завершения мистификации с первым пациентом, Динстлер понял, что принял участие не в простой подмене. Луми молча положил перед ним газету с портретом некоего африканского лидера, резко переменившего свой политический курс. То, что бывший людоед и тиран вдруг пошел по пути гуманизма и демократии приписывали удачному влиянию американских политиков или воздействию религиозной
– Я удовлетворен, Луми - мои руки помогли делу мира и прогресса. Но... ведь мы же знаем, коллега, что последствия нашей деятельности пока непредсказуемы. Возможно, честнее просто "зарезать" своего пациента, чем обречь его на неизвестность, - размышлял Динстлер.
– Честнее, но малоэффективней. Для прогресса, естественно, улыбнулся Луми.
– Не тревожьтесь, шеф, эти люди знают, на что идут. Они готовы пожертвовать значительно большим чем жизнь, если бы располагали, конечно. Это не наемные исполнители - это идейные камикадзе. Жертва во имя идеи манит и окрыляет их.
Слова Луми касались и двух следующих пациентов - мужчины и женщины, прибывших к Динстлеру с аналогичной задачей - приобрести сходство с неким анонимным фото. Женщина уже не молодая, но очень красивая с породистым лицом кинозвезды 30-х годов, привезла даже видеоролик, на котором любительской камерой был снят ее "донор" (как условно называли они прототип будущего двойника) - полная, некрасивая домохозяйка, окапывающая и поливающая розы возле своего дома. Они все оглядывалась и улыбалась в объектив, сверкая очками и обнажая безупречные зубные протезы.
– Неужели вы хотите жить в таком теле, мадам? Подумайте хорошо. Ведь она тяжелее вас килограмм на двадцать, а рябинки на коже, фальшивые зубы... А само лицо! Это же варварство. Я просто не могу портить ваши черты - они безупречны, - запротестовал Динстлер.
– Нет, док, я хочу жить не столько в этом теле, сколько в этом доме. Пленка черно-белая, и вы не обратили внимания на цвета - дом-то Белый", многозначительно улыбнулась мадам, показывая на застывший на экране стоп кадр. Впрочем, это шутка.
...Динстлеру было интересно работать, других способов заполучить пациентов для эксперимента у него не было. "Вот тебе, Пигмалион, и подпольный бизнес. Не зря мне Лас-Вегас за этим шлафроком мерещился", думал он, облачаясь в мягкий велюровый халат. В ванной плескалась вода и голос Ванды упоенное выводил леграновскую "Lave Story".
Девочка спала в отдельной комнате с няней, чтобы не тревожить покой и без того переутомленного Профессора. Ванда обрела прежнюю форму и даже из ванны появилась в домашних туфельках, состоящих из пухового помпона и высокой деревянной "шпильки". Ее несколько обижало отсутствие у мужа всякого интереса к дочери, но это бывает, пока малыши немного не подрастут. В остальном же ее Готл был вне всякой критики и она никогда не позволяла себе домашней расхлябанности, принятой в доме Леденцев - всех этих замызганных халатов, стоптанных шлепанцев и мелкой неряшливости. Муж заметил, что готовясь ко сну, Ванда причесалась и даже немного подвела тенями веки. Кружева пеньюара едва прикрывали отяжелевшую грудь и дурманящее облаком пряных духов окутывало соблазнительницу.
– Я видела тебя сегодня в спортзале, дорогой, большие успехи. Пигмалион не может быть хлюпиком и аскетом. Ему дает силу сверхчеловеческое жизнелюбие, - Ванда села на кровать так, что пеньюар распахнулся до бедра, показывая загорелые крепкие ноги.
– Смотри-ка, - она оттянула носок с белым помпоном и задрала ногу, - это наш новый кварц "Филлипс" -
Но Готл выглядела отяжелевшим и абсолютно невоспламеняемым.
– Ты что, прошел противопожарную обработку? Можно на елку вывешивать?
– удивилась Ванда, уже привыкшая к трудовым успехам мужа в работе и отдыхе.
– Ванда, ты видела мою Мадам? Она завтра выписывается...
– А что, есть претензии? По-моему, отличная получилась грымза, ничем не лучше "донора".
– Именно - грымза! Я ведь не этого хотел, вспомни. Совсем, совсем другого. Я представлял, что в моем парке, как в Эдемском саду будут прогуливаться безупречно прекрасные люди, готовясь к новой жизни, без унижения и комплексов. Я даже воображал себя лауреатом какой-нибудь необычайно престижной премии, основоположником сети "салонов счастливых преображений" по всеми миру... Такая розовая голливудская мечта. Кажется, я и не заметил, как похоронил ее...
– Ну вот еще, рано панихиду заказывать. Ты работаешь - оттачиваешь метод, пробуешь - без этого все равно никуда не деться. И еще вместо тюрьмы за такие делишки получаешь деньги. А зачем тебе знать о дальнейшей судьбе этих людей? Ты же не заразил их раком и не сделал этими... как их роботами!
– Ты всегда говоришь немного не о том, но так убедительно, что я забываю, что, собственно, хотел услышать. Наверное, это у нас такая получилась игра - я подставляю больное место, зная, что получу удар по здоровому. Что, собственно, отвлекает
– оттягивает боль.
Ванда заметила, что муж несколько расслабился и воспользовалась моментом.
– Милый, - игриво промурлыкала она, протягивая руку.
– Вот сейчас сам, чтобы я опять не ошиблась, покажи то самое "здоровое место", по которому я могу точно ударить...
7
А через несколько дней Динстлер пропал. До вечера никто его не хватился и лишь поздно ночью обеспокоенная Ванда рискнула воспользоваться селектором бункера. Но и там никто не ответил. Она обошла дом, допросила дежурного врача, но с того момента, как после завтра Динстлер, предупредив, что ненадолго вызван к Леже, отбыл из клиники, его никто не видел. Почуяв неладное, Ванда дозвонилась Арману. Профессор, разбуженный после тяжелого рабочего дня долго не мог понять с кем говорит и категорически заверил, что не только не видел уже три месяца Динстлера, но и не планировал такой встречи в ближайшем будущем.
Через три минуты в кабинете шефа появился вызванный Вандой Луми. Женщина дрожала, тщетно кутаясь в тонкий пеньюар, на перепуганном лице, блестел слой ночного крема. "Инженер" понял все с полу-слова и попросив Ванду сохранить пока инцидент в тайне, исчез.
Весь следующий день она оставалась в спальне, сказавшись больной и сообщим заместителю Динстлера о внезапном деловом отъезде шефа на симпозиум. Она не позвонила в полицию и боялась включить телевизор, представляя ужасающие сообщения в сводке дорожных происшествий. Она не хотела никого видеть, опасаясь выдать свою тревогу или проговориться. Ванда молилась святому Флориану, о котором не вспоминала последние двадцать лет: она просила вернуть ей Готла.
Мио Луми подкатил к дому на незнакомой машине и вместе с ним, уставший и слегка озабоченный, как и полагается участнику скучного научного собрания, появился Динстлер.
– Спокойной ночи, Док. Мне кажется, жена нуждается в вашем обществе больше меня. Отдыхайте, а завтра нам придется обо всем серьезно поразмыслить.
...После того, как Ванда, наконец успокоилась, выдав душераздирающий монолог из упреков и страстных признаний, Готл занял "трибуну". С видом матерого "босса" он расположился в кресле-качалке: небрежная поза нога на ногу, тонкая ароматная сигара, каменное лицо бывалого пройдохи.