Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
— Герр Рейс? — спросил Тагоми.
Немец поклонился.
— До сего дня я имел с вами деловые контакты по почте и телефону, но видимся мы впервые,—сказал Тагоми.
— Это честь для меня.— Рейс двинулся к нему.— Даже учитывая досадные обстоятельства...
— Надо думать.
Немец поднял бровь.
— Боюсь, «досадными обстоятельствами» вам тут не отделаться. Хрупкий сосуд моей души разбит — так будет точнее.
— Да, это ужасно.— Рейс покачал головой.— Когда я впервые...
— Прежде чем затянете литанию, позвольте мне сказать.
— Ну конечно.
— Я самолично пристрелил двух ваших
— Полицейский департамент Сан-Франциско поставил меня в известность о происшествии.— Рейс выпустил облако сигаретного дыма,— Я побывал в участке на Керни-стрит и в морге. И конечно, прочитал интервью, данное вашими сотрудниками корреспондентам «Таймс». Все это весьма печально...
Тагоми молчал.
— Тем не менее,— продолжал Рейс,— не установлено никакой связи между хулиганами, учинившими здесь погром, и Рейхом. Германское правительство не имеет к случившемуся никакого отношения. Вы действовали совершенно правильно, мистер Тагори.
— Тагоми.
— Да, Тагоми. Давайте пожмем друг другу руки и забудем этот досадный инцидент. В нынешние трудные времена любая безответственная публикация может воспламенить умы, повредить интересам наших великих наций.
— Тем не менее на моей совести кровь, герр Рейс,— сокрушенно покачал головой Тагоми.— А кровь не чернила, ее не так легко смыть.
Консул был явно раздосадован.
— Я жажду забвения,— продолжал Тагоми.— Но вы не сможете мне его дать. И похоже, никто не сможет. Я собираюсь перечесть дневник знаменитого массачусетского проповедника Гудмена Мэзера. То место, где говорится о геенне огненной.
Консул вновь закурил, пристально глядя на Тагоми.
— Позвольте заверить вас, консул, что ваша нация дошла до крайней степени подлости. Вам знакома гексаграмма «Бездна»? Как частное лицо, а не как представитель японского правительства, я говорю: сердцу больно от ужаса. Грядет вселенская кровавая баня. Но даже сейчас вы не можете забыть свои мелкие, эгоистичные интересы. Соперничество с СД, не так ли? Решили все свалить на Кройца фон Меере? — Тагоми запнулся — сдавило грудь. «Астма,— мелькнула мысль,— Как в детстве, когда я сердился на мать»,— Я страдаю от болезни, которая не давала о себе знать многие годы,— пояснил он Рейсу,— Она приняла опасную форму в тот день, когда я услышал рассказ о деяниях ваших лидеров. Болезнь, увы, неизлечима. Вы тоже больны, сэр. Говоря словами Гудмена Мэзера, если я их правильно вспомнил: «Кайся, грешник!»?
— Вы их правильно вспомнили,— хрипло произнес немец и дрожащими пальцами достал новую сигарету.
Появился Рамсей с пачкой документов.
— Пока консул здесь, один незначительный вопрос, относящийся к его компетенции.— Он протянул бумаги Тагоми, который пытался справиться с приступом удушья.
Тагоми машинально взял бумаги. Форма 20-50. Запрос из Рейха через официального представителя ТША консула фрей-герра Гуго Рейса с просьбой о выдаче уголовного преступника, задержанного полицией Сан-Франциско. Фрэнк Финк, еврей по национальности, гражданин Германии. В соответствии с законом Рейха передать попечению таможенной службы и так далее. Тагоми перечел документ.
— Ручку, сэр? — Протягивая авторучку, Рамсей с омерзением глядел на консула.
— Нет! — Тагоми вернул Рамсею форму 20-50. Затем схватил снова и написал внизу: «Отказать. Торговый атташе
Немецкий консул поклонился в ответ. Он едва взглянул на бумагу.
— В будущем, пожалуйста, старайтесь обходиться без личных визитов. Пользуйтесь такими быстродействующими средствами связи, как почта, телефон, телеграф,— продолжал Тагоми.
— Вы хотите взвалить на меня ответственность за дело, которое не имеет никакого отношения к моему ведомству.— Консул нервно затянулся сигаретой.
— Дерьмо собачье — вот что я вам на это скажу.
— Цивилизованные люди так не выражаются,— огрызнулся Рейс,— Ваши слова продиктованы раздражением и желанием отомстить. Тогда как сейчас от вас требуются выдержка и осмотрительность,— Он швырнул окурок на пол, повернулся и пошел прочь.
— Забери свой вонючий окурок! — слабо выкрикнул ему вслед Тагоми. Но консул уже скрылся за дверью,— Ребячество. Вы были свидетелем моего возмутительного ребячества,— печально сказал Тагоми Рамсею и нетвердым шагом направился в кабинет. У него окончательно перехватило дыхание. Боль потекла вниз по левой руке, одновременно невидимый кулак двинул по ребрам.
— О-о-ох! — Тагоми схватился за бок, перед глазами полыхнул сноп искр.— Помогите, мистер Рамсей! — прошептал он. Но не услышал ответа.— Пожалуйста...— Он споткнулся, вытянул руку, хватая пустоту.
Падая, Тагоми сжал в кармане серебряный треугольник. «Ты не спас меня,— подумал он.— Не помог. Все напрасно». В ноздри ударил запах ковра. «Кажется, я заработал небольшой сердечный приступ,— с испугом подумал Тагоми,— Необходимо восстановить равновесие».
Он почувствовал, как его подняли и понесли.
— Все в порядке, сэр,— сказал кто-то.
— Сообщите жене, пожалуйста,— прошептал Тагоми.
Его уложили на кушетку. Он услышал далекую сирену «скорой помощи», шарканье ног. С него сняли галстук, расстегнули воротник сорочки, укрыли одеялом.
— Мне лучше, спасибо,— сказал Тагоми. Он лежал на кушетке, пытаясь не шевелиться. «Карьере конец,—сокрушенно решил он.— Немецкий консул наверняка поднимет шум, нажалуется на мое хамство. И не без причин. Как бы там ни было, я сделал все, что в моих силах. Остальное — дело Токио и заинтересованных кругов в Германии. Я вышел из игры. Вначале были пластмассы,— подумал он.— Всего-навсего пластмассы. Солидный бизнесмен. Оракул, правда, намекнул, но...»
— Снимите с него рубашку,— приказал кто-то. Очень властный тон. Несомненно, врач. Тагоми улыбнулся. Тон — это все.
«Мне действительно пора в отставку,— решил он,— сегодняшний приступ — серьезное предупреждение. Мое тело предупреждает меня, и я должен уступить.
Что сказал Оракул, когда два мертвеца лежали на полу, а я судорожно искал поддержки?
Шестьдесят один, “Внутренняя правда". “Даже вепрям и рыбам — счастье! Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость ”.Вепри и рыбы — самые глупые существа, их труднее всего убедить. Таков и я. Книга подразумевает меня. Я ничего не решаю окончательно. Такова моя нелепая натура... А может, сейчас мне открывается внутренняя правда? Подождем. Поглядим...»