Бегущий за ветром

Хоссейни Халед

Проваливаюсь в темноту.

Мы в Сулеймановых горах в Белуджистане, Баба борется с гималайским медведем. Время повернуло вспять. Где изможденный страдалец с ввалившимися щеками и пустыми глазами? Баба — само воплощение силы, Туфан-ага, образцовый пуштун. Они катаются по зеленой траве, человек и зверь, каштановые кудри отца развеваются по ветру. Кто-то ревет — медведь или отец? — льется кровь, во все стороны летят хлопья пены. Когтям не одолеть железные пальцы.

Еще одно усилие — и медведь повержен, ноги Бабы упираются в медвежью грудь, руки сжимают косматое горло.

Отец смотрит на меня. У него мое лицо. Это я победил зверя.

Прихожу в себя. Рядом долговязый, смуглый человек. Вспомнил, его зовут Фарид. С ним мальчик из машины, его образ как-то связан у меня со звоном колокольчиков.

Хочется пить.

Проваливаюсь в темноту. Мир вокруг то возникает, то исчезает.

Оказалось, человек с усиками как у Кларка Гейбла никакая не телезвезда. Это доктор Фаруки, челюстно-лицевой хирург. Только мне почему-то все кажется, что он герой мыльной оперы, действие которой происходит на острове в тропиках, и зовут его Арманд.

Где я? — хочется мне спросить. Но рот не открыть. Тужусь, мычу и хрюкаю.

Арманд улыбается, зубы сверкают ослепительной белизной.

— Еще не время, Амир. Но уже скоро. Когда снимем проволочный каркас.

По-английски он говорит с раскатистым акцентом.

Каркас?

Арманд скрещивает на груди руки. На волосатом пальце золотится обручальное кольцо.

— Вы, вероятно, не совсем понимаете, где оказались и что с вами произошло? Для послеоперационного состояния это в порядке вещей. Расскажу вам, что сам знаю.

Послеоперационное состояние? А зачем каркас? И где Айша? Пусть улыбнется мне, ласково коснется моей руки.

Арманд хмурится. Вид у него очень значительный.

— Вы в госпитале в Пешаваре. Попали к нам два дня назад с очень серьезными травмами. Вам повезло, что вы остались в живых, друг мой.

Указательный палец доктора качается, словно маятник.

— У вас разрыв селезенки — но, к вашему счастью, она, по-видимому, покровила и перестала, иначе бы вас просто не успели довезти до больницы. Моим коллегам из отделения общей хирургии пришлось вам селезенку удалить. — Он похлопал меня по руке, в которую была воткнута игла капельницы. — Вдобавок у вас сломано семь ребер. Одно из них вызвало пневмоторакс.

Я бы разинул рот, да не могу.

— Иными словами, у вас пробито легкое, — поясняет Арманд и касается пластмассовой прозрачной трубки, которая торчит из груди. — Мы вставили вам плевральный дренаж.

Трубка подходит к стойке со стеклянными цилиндрами, наполовину заполненными водой. Так вот откуда бульканье.

— На теле у вас были многочисленные рваные раны, самая неприятная — на верхней губе. Мало того, что она рассечена надвое, так из раны еще и вырван

кусок ткани. Не волнуйтесь, наши пластические хирурги сошьют все в лучшем виде, только небольшой шрам останется. От этого никуда не денешься.

Еще у вас перелом скуловой кости у самой левой глазницы. Чуть повыше — и остались бы без глаза. В общем, каркас с челюсти снимем недель через шесть. А пока будем кушать только жидкое и протертое. Зато похудеем. Первое время будете говорить как Аль Пачино в «Крестном отце». — Арманд усмехается. — И еще: сегодня придется потрудиться. Знаете, чем нужно заняться?

Мотаю головой.

— Надо выпустить газы. Только после этого вы сможете принимать жидкую пищу. Не пукнешь — не поешь.

Доктор громко смеется.

Позже, когда Айша сменила капельницу и поправила по моей просьбе подушки, чтобы голова была повыше, сознание у меня немного прояснилось.

Ничего себе. Разорвана селезенка. Выбиты зубы. Проткнуто легкое. Сломана скуловая кость. Но главное-то, главное! Глядя на голубя, клюющего кусок хлеба за окном, я повторял про себя слова доктора Фаруки. Мало того, что верхняя губа рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани.

Вот это да. Теперь у меня заячья губа.

На следующий день пришли Фарид с Сохрабом.

— Вспомнил, кто мы такие? Узнал? — изображал веселье Фарид.

Я кивнул.

— Слава Аллаху! — просиял он. — Бред миновал!

— Спасибо, Фарид, — промычал я сквозь зубы. Ну точно Аль Пачино, доктор был прав. Да еще язык натыкается на пустые места, которых раньше во рту не было. Часть зубов-то я проглотил. — Благодарю тебя за все.

Он покраснел и отмахнулся:

— Бас, не стоит благодарности.

Я посмотрел на Сохраба. На нем был новый наряд: легкий коричневый пирхан-тюмбан (он ему великоват) и черная тюбетейка. Глаза у Сохраба опущены.

— Нас так и не представили друг другу, — протянул я мальчику руку. — Меня зовут Амир.

Сохраб перевел взгляд на меня:

— Вы тот самый Амир-ага, про которого мне рассказывал папа?

— Да.

Мне вспомнились слова из письма Хасана: «Я много рассказывал Фарзане-джан и Сохрабу о тебе, о днях нашей юности, играх и забавах. Они очень смеялись нашим проделкам!»

— Ты спас мне жизнь, — сказал я племяннику.

Он молчал. Рука моя так и повисла в воздухе, пока я не уронил ее на одеяло.

— Мне нравится твоя новая одежда.

— Это моего сына, — пояснил Фарид. — Он уже из нее вырос. А Сохрабу в самый раз.

Оказалось, мальчик пока жил у него.

— В тесноте, да не в обиде. Не на улицу же его гнать. Да и моим он по душе пришелся. А, Сохраб?

Мой племянник безучастно смотрел в пол.

— Все хочу спросить, — с заминкой произнес Фарид. — Что произошло в том доме между тобой и талибом?