Бегущий за ветром
Шрифт:
— Мальчика-то?
Я рассвирепел:
— Ну да, мальчика! Который приехал со мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался он вам на глаза или нет?
Портье перестал обмахиваться и сузил глаза:
— Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что он у вас потерялся.
Лицо мое, наверное, приобрело малиновый оттенок.
— Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так вы его видели?
Портье опять надел очки и развернул газету.
— Нет, к сожалению, не видел.
Я еще минутку постоял
— Вы хоть представляете себе, где его искать?
— Нет. — Меня колотила нервная дрожь.
— Он чем-нибудь интересуется? Мои, например, без ума от американских боевиков, особенно с Арнольдом Шварценеггером.
— Мечеть! — воскликнул я. — Огромная мечеть!
Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то ожил. Смотрел на нее во все глаза.
— Шах Фейсал?
— Да. Можете меня туда отвезти?
— А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире?
— Нет, но…
— Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек.
— Отвезете меня туда?
— Да тут и километра не будет.
Но он уже выходил из-за стойки.
— Я заплачу за услугу.
Портье вздохнул и покачал головой.
— Подождите здесь.
И он скрылся за дверью.
Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари.
— Денег я с вас не возьму, — гордо заявил Фаяз. — Отвезу так. Я ведь сам отец.
Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка!
Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто.
Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти.
— Мне пора возвращаться.
— Ничего страшного, мы немного пройдемся, — успокоил я его. — Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца.
Он наклонился ко мне поближе:
— Можно мне вам сказать кое-что?
— Конечно.
Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели.
— Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные.
Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся.
— Что такого я сказал? — недоуменно спросил Фаяз.
А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.
— Ненормальные, — пробормотал портье.
Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте.
— Как ты меня напугал! — Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.
Сохраб не сводил глаз
— Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? — неожиданно спросил он.
Колени его были поджаты к подбородку.
— Очень давно. Я уж и не помню ничего.
— Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.
— В детстве у меня, наверное, тоже была такая.
— Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было.
— Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, — сказал я.
Видел он, как талибы их убивали, или нет?
— А ты скучаешь по своим папе и маме? — склонил голову набок Сохраб.
— Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно.
— Ты помнишь, какой он был?
Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна.
— Помню. И помню его запах.
— А я стал забывать их лица. Это плохо?
— Нет, — ответил я. — Время все стирает.
И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане!
— Держи, — протянул я мальчику снимок.
Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец.
Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. «В Афганистане много детей, но мало детства».
— Возьми себе, — устало сказал я. — Фотография твоя.
— Спасибо.
Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе.
— Я последнее время много думал о мечетях, — вымолвил Сохраб.
— Да? Почему вдруг?
— Просто они не шли у меня из головы. — Он взглянул на меня. Только сейчас из глаз у него полились слезы. — Можно тебя спросить, Амир-ага?
— Разумеется.
— А Господь… — Сохраб всхлипнул, — Господь низвергнет меня в ад за то, что я сделал тому человеку?
Я попытался его обнять. Мальчик отшатнулся.
— Конечно, нет.
Как мне хотелось прижать его к себе, приласкать, утешить, объяснить, что ему не в чем себя винить. Слишком сурово судьба обошлась с ним самим.