Бегущий за ветром

Хоссейни Халед

Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты.

Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны.

— Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, — сообщил Сохраб.

— Правда?

— Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой.

— Тебе

бы на улицы посмотреть, — сказал я.

— Они такие интересные?

Муллы на экране оживленно обсуждали тему.

— Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо.

— Страшно, наверное. — Сохраб повернулся спиной к телевизору.

— Только на первых порах. Быстро привыкаешь.

— А снег там идет?

— Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом?

— Да.

— Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни.

— Ух ты! — В его улыбке было удивление.

— Сохраб?

— Да?

— Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил?

Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны.

— Я подумал, — выговорил Сохраб.

— И что?

— Мне страшно.

— Понятное дело, — ухватился я за соломинку. — Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь…

— Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое…

— Что?

Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку.

— Что, если я тебе надоем? Что, если я не понравлюсь твоей жене?

Я сполз со своей койки и сел рядом с ним.

— Ты никогда не надоешь мне, Сохраб. Обещаю. Ты ведь мой племянник, помни. А Сорая-джан очень добрая. Поверь мне, мы будем любить тебя. Это я тоже обещаю.

Я взял его за руку. Сохраб поежился, но руку не отдернул.

— Я не хочу опять в приют, — тихо сказал он.

— Этого никогда не будет. — Я стиснул ему руку. — Ты поедешь домой вместе со мной.

Он беззвучно заплакал. Через минуту его рука сжала мою.

Мы кивнули друг другу.

Дозвонился я с четвертой попытки.

— Алло, — прозвучал в трубке голос Сораи.

В Исламабаде половина восьмого вечера. Значит, в Калифорнии половина восьмого утра. Сорая уже час как на ногах и скоро уйдет на работу.

— Это я. — Сидя на кровати, я смотрел на спящего Сохраба.

— Амир! — радостно вскрикнула она. — У тебя все хорошо? Где ты?

— В Пакистане.

— Почему ты не звонил? Я так волновалась! Мама каждый день молилась и совершала назр.

— Прости. Сейчас у меня все хорошо.

Я сказал ей, что уезжаю на неделю, самое большее на две. А прошел уже почти месяц.

— Скажи Хале Джамиле, пусть прекратит истребление овец, — улыбнулся я.

— Почему «сейчас»? И что такое у тебя с голосом?

— Не волнуйся за меня. Все замечательно. Честное слово, Сорая. Мне надо о многом рассказать тебе, я давно собирался. Но сперва самое важное.

— Слушаю

тебя, — сказала она уже более спокойным тоном.

— Я вернусь не один. Со мной приедет маленький мальчик. Его надо будет усыновить.

— Что?

Я посмотрел на часы.

— У меня на этой дурацкой телефонной карте всего пятьдесят семь минут, а мне столько всего надо тебе сказать… Сядь, пожалуйста.

Судя по звукам, к телефону подтащили стул.

— Ну, — сказала жена.

И впервые за пятнадцать лет нашего брака я поведал ей все. Раньше я не мог без ужаса подумать о признании. А теперь у меня прямо камень с души упал. Мне кажется, сама Сорая испытала нечто подобное, когда рассказала мне о своем прошлом во время сватовства.

Когда я закончил свой рассказ, она плакала.

— Что ты на это? — спросил я.

— Не знаю, что и подумать, Амир. Столько всего сразу…

— Я понимаю.

Она высморкалась.

— В одном убеждена: он должен жить с нами. Я настаиваю.

— Это точно? — Я закрыл глаза и улыбнулся.

— И ты еще спрашиваешь? Ведь он твой каум, родственник, значит, и мой тоже. Ты не можешь выгнать его на улицу. — Она помолчала. — А какой он из себя?

Я поглядел на спящего Сохраба.

— Очень милый и серьезный.

— Невинная душа. Хочу его видеть.

— Сорая?

— Да?

— Достет дарум. Я люблю тебя.

— И я тебя. — В ее голосе звучала улыбка. — Только будь осторожен.

— Постараюсь. И вот еще что. Не говори родителям, кто он. Я сам.

— Ладно.

И мы закончили разговор.

Тщательно постриженную лужайку перед американским посольством в Исламабаде украшали круглые цветочные клумбы и декоративные кусты. Само здание, невысокое и белое, мало чем выделялось из рядовой застройки. Металлодетекторы живо реагировали на каркас, скрепляющий мою челюсть, и на всех трех КПП меня обыскали. Когда же мы попали в само посольство, мне будто плеснули в лицо ледяной водой — кондиционеры работали на совесть. Я назвал свое имя секретарше — худощавой блондинке за пятьдесят в бежевой блузке и черных брюках, — и она улыбнулась мне. Впервые за много дней передо мной предстала женщина, одетая не в бурку или шальвар-камиз. Постукивая карандашом по столу, блондинка просмотрела список записавшихся на прием, нашла мое имя и предложила сесть.

— Лимонаду не желаете?

— Я — нет, спасибо.

— А ваш сын?

— Простите?

— Вот этот милый молодой джентльмен, — улыбнулась она Сохрабу.

— Да, будьте любезны. Благодарю вас.

Мы с Сохрабом сели на кожаный диван, рядом с которым стоял американский флаг на длинном древке. Мальчик взял со стеклянного столика журнал и принялся невнимательно листать.

— Что? — вдруг спросил он.

— Не понял?

— Ты улыбаешься.

— Просто я думал о тебе.

Мой племянник нервно усмехнулся, взял другой журнал и пролистал за полминуты.