Белая башня
Шрифт:
И пусть ему не нравится то, что приходится делать, но это тоже хорошо. Очень… тем, кто получает удовольствие от человеческой смерти, не место в Храме.
— Начнешь… песнь. С Песни Уля. Знаешь?
— Да, господин.
И голос у него оказался сильным, таким, что разлетелся по храму. А спустя мгновенье стройный хор подхватил старый гимн. И Верховный закрыл глаза, просто слушая. Он стоял, чуть опираясь на край алтаря, надеясь, что сил хватит, чтобы выдержать богослужение до конца.
Золото.
Почему именно
Песнь оборвалась.
И помощник осторожно коснулся плеча. Пришлось открывать глаза, и мысль, весьма важная, как казалось Верховному, ускользнула.
Потом.
Он обвел взглядом толпу. И взгляд её, уже не взгляд многих людей, но одного единого существа, сумел выдержать.
— Люди, — голос его пронесся и показался самому вдруг слабым. А слова, заготовленные заранее, исчезли. И Верховный на долю мгновенья вдруг испугался, что не справится, что он действительно стар и никчемен, не способен… — Мир подошел к краю.
Он заставил сердце биться ровнее.
— Так было уже. Давно. Когда предки наши покинули благословенные земли Цапли в поисках нового дома. Когда прошли они по морям, сквозь ветра и бури, сквозь небесное пламя и гнев богов…
…золото.
От золота рябит в глазах и ничего-то не разглядеть.
— Тогда путь их был тяжел. И многие роптали, а многие падали, не имея сил идти дальше. Многие отступали из слабости и страха.
Слушают.
Все слушают. Но почему именно золото… от редкости его?
— И гибли они. Как гибли те, кто шел вперед. Но иные, в ком хватило силы и удачи, обрели и новый дом, и силу, дарованную нам богами.
Во рту пересохло.
Но останавливаться нельзя. Смотрят. Слушают.
— Тогда они, пораженные смелостью детей своих, смилостивились, отозвались на мольбы наших предков, и защитили мир от гибели.
Он позволил себе перевести дух.
По щеке ползла капля пота, щекоча, раздражая, но смахнуть её нельзя. Это… слишком по-человечески. А ныне в Верховном хотели видеть не человека.
— И то, что случилось однажды, повториться вновь, — он усилил голос, пусть в горле запершило. — Скоро наступит час испытаний. И для многих он станет последним, однако…
Еще немного громче, пусть даже в груди жжет огонь.
—…надежда будет жить. Ибо что человек сделал однажды…
Не человек, но тот, кто есть ожившее золото. Тот, кто, разделенный на части, ныне не жив, но и не мертв. Тот, кто обрел достаточно силы, чтобы являться во снах.
И тот, с кем Верховный должен заговорить.
Если, конечно, сумеет переступить через свой страх.
—…он повторит вновь. А потому…
Верховный обвел толпу.
— Я прошу вас быть сильными. Отринуть былые распри. Изгнать из душ гнев и зависть. Объединиться, ибо только в единстве, в силе наше спасение.
Боль
Но Верховный продолжил.
— И голоса, которые слабы по одному, будут услышаны… а теперь, — он отступил. — Да случится то, что должно…
Он отошел в сторону, жалея лишь о том, что на этой, открытой площадке, нет ни лавки, ни хотя бы стены, на которую можно опереться.
Яотл.
Имя всплыло-таки в памяти. И Верховный даже удивился тому, что забыл его, слишком уж оно было неподходящим жрецу.
Яотл — это значит «воин».
Пускай себе… у воинов крепкая рука. И порядок они знают. Яотл не подвел. Он подал знак, и на пирамиду поднялся первый из тех, кому было суждено умереть сегодня.
Золото.
И кровь. Кровь странно смотрится на золоте. По-своему даже красиво. А с дурманом переборщили, поскольку раб выглядел не просто покорным, он был явно сонным, квелым, что тоже не слишком хорошо. Но, может, оттуда, снизу, не так оно заметно.
Удар точный.
Разрез.
И первое сердце ложится на блюдо, которое держит в руках третий помощник. Оллин.
Тело падает вниз, и толпа отзывается ревом. Их дурманит вид смерти, близость её, запах крови и чувство причастности к чему-то великому.
Пускай.
А на алтарь ложился следующий… семь. Семерых отобрали сегодня. Больше — долго, толпа начнет уставать, а стало быть, пропадет торжественность момента. Меньше… слишком мало. Это всегда было самым сложным, уловить момент, когда нужно остановиться.
Верховный вдохнул воздух. По-прежнему запах свежей крови и дерьма — люди редко умирали чисто — мешался с ароматами драгоценных масел.
Золото.
Кровь и золото… и камень.
Маски.
Заговаривать с нею опасно. В прошлый раз её получилось одолеть чудом. Но и не говорить… она явно знает больше, чем люди. А в знании… что в знании?
Сила?
Спасение?
Понимание?
Верховный не знал. И это его терзало. А еще, пожалуй, горло, ибо голос он, судя по всему, сорвал. И ноги ныли, наливаясь привычною тяжестью. И в животе нехорошо урчало, благо, толпа-таки разразилась криками, что заглушили не только урчание, но и все-то иное.
И глядя на людей, на одуревших от крови, позабывших вдруг все страхи, Верховный думал… обо всем. И похоже, задумался слишком уж, если пропустил момент, когда золотой паланкин двинулся к пирамиде. А когда остановился, из него, с трудом, явно путаясь в складках роскошного своего одеяния, выбралась Императрица.
И Ксочитл поспешила к ней.
Подала руку. Спросила что-то… и отступила, склонив голову. А дитя направилось к пирамиде.
— Что… делать? — а вот теперь Яотл явно растерялся. Новая жертва лежала на алтаре, но он медлил. И не только он. Крики стихи. И совокупный звериный взгляд толпы направился на девочку.