Белая дорога (др. перевод)

Коннолли Джон

Знать бы еще, что Атису Джонсу этого действительно достаточно для безопасности.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Прежде чем расстаться, мы с Эллиотом возле дома перекинулись еще парой слов. На прощание он протянул мне газету, которая лежала у него на заднем сиденье.

— Ты у нас любитель копаться в прессе: как тебе вот это?

Заметка под названием «Благотворительность во время трагедии» была упрятана среди хроники светской жизни. В конце этой недели Ларуссы намеревались дать благотворительный ланч в старой плантаторской гасиенде, на западном берегу озера Мэрион — в одной из двух больших усадеб, принадлежащих семейству. Судя по списку приглашенных,

там должен был собраться едва ли не весь цвет штата, во всяком случае добрая его половина.

«По-прежнему скорбя о смерти своей любимой дочери Мариэн, — сообщал репортер, — Эрл Ларусс, а вместе с ним его сын Эрл-младший заявили: „У нас неизбывный долг перед теми, кому в жизни повезло не так, как нам, и ответственности перед этими людьми с нас не снимает даже утрата Мариэн“. Благотворительный ланч, средства от которого пойдут на исследование раковых заболеваний, будет у семейства Ларусс первым общественным мероприятием после того, как в июле в возрасте девятнадцати лет трагически ушла из жизни Мариэн Ларусс».

Я отдал газету Эллиоту.

— Могу поспорить, — сказал он, — явятся судьи с прокурорами, а может, и сам губернатор. Проведут малым составом суд на лужайке, да и дело с концом.

Эллиот сказал, что у него остались недоделанные дела в офисе, и мы договорились встретиться через денек-другой, обсудить продвижение и варианты. Я ехал за ним вплоть до моего отеля, после чего свернул на парковку и поставил машину. В номере я принял душ, затем позвонил Рэйчел. Она как раз собиралась в Южный Портленд, на лекцию в читальном зале. Об этом она упоминала пару дней назад, только я напрочь забыл.

— Интересный, слушай, у меня нынче денек, — начала она, едва я успел сказать «привет». — Открываю утром дверь, а там на пороге мужчина. Даже не мужчина, а мужчинище. Прямо-таки гора, причем очень черная.

— Рэйчел…

— А кто-то еще сказал, что все будет незаметно. Спереди на майке у него надпись «Клан-киллер»…

— Я…

— И знаешь, что он сказал?

Я ждал.

— Ничего он не сказал. А просто протянул записку от Луиса и добавил, что у него непереносимость лактозы. Нет, ты понял? Непереносимость лактозы — все, два слова. Ничего больше. И теперь он со мной едет на лекцию. Единственное, на что я его кое-как уломала, это поменять майку. Теперь на нем новая. С надписью «Черная смерть». Буду всем говорить, что это рэперская группа. Ты как думаешь, есть такая?

— Может, лучше купить соевого молока?

Она бросила трубку, не попрощавшись.

Несмотря на прошедший недавно дождь, в воздухе, когда я вышел из отеля подзаправиться, по-прежнему стояла несносная духота, да еще и влажная — не одолел я и нескольких кварталов, как одежда основательно промокла. По дороге я миновал музей Конфедерации, фасад которого был заставлен лесами, и направился в жилой район между Ист-Бэй и Митинг-стрит, где с удовольствием поглазел на большие дома старой застройки с мягко сияющими у подъездов фонарями. Шел одиннадцатый час, и праздное столпотворение туристов на Ист-Бэй только набирало силу — в основном по барам, где можно взять готовые коктейли в стаканах с сувенирами. Вверх-вниз по Брод-стрит курсировали в основном молодые мужчины и женщины, а из проезжающих машин наперебой рвались разномастный рэперский причет и лязганье нью-металла.

Фред Дерст — вице-президент рекорд-лейбла, гордый отец и мультимиллионер — откровенничал перед подростками, как его поколение не понимали родители. Нет ничего печальнее тридцатилетнего мужчины в коротких штанах, бунтарски гнущего пальцы перед своими мамой и папой.

Я высматривал, где бы поесть, как вдруг в окне ресторана «Магнолия» увидел знакомое лицо. Там сидел Эллиот, а напротив него жгучая брюнетка со строптиво поджатыми губами. Судя по озабоченному лицу, ему было не до еды. Она сидела с прямой спиной, скрестив

на скатерти руки, а глаза так и горели. Вскоре Эллиот, бросив возиться с ножом и вилкой, воздел молитвенно руки — жест, к которому иной раз прибегает мужчина, когда женщина становится несносна. Как правило, это не срабатывает — лучший способ подкинуть жару в спор двух полов, это одной из сторон высказать предположение, что визави действует неумно. Ну точно, я как в воду глядел: женщина встала и решительно двинулась к выходу. Эллиот за ней не пошел; посмотрев какое-то время вслед, он удрученно пожал плечами и снова взялся за нож с вилкой. Женщина — вся в черном — направилась к припаркованному неподалеку от ресторана «эксплореру» и укатила в ночь. Глаза брюнетки были сухими, но от пылающего в них гнева кабина внедорожника освещалась, как от ракетницы. Я, можно сказать, по привычке запомнил номер машины с обозначением штата. Мелькнула было мысль присоединиться к Эллиоту, но, во-первых, он подумает, что я за ними шпионил, а во-вторых, мне самому хотелось побыть одному.

Кончилось тем, что я оказался на Куин-стрит и ужинать зашел в «Пуганс порч» — ресторан каджунской и лоукантрийской кухни; по слухам, сюда любили захаживать Пол Ньюмен и Джоан Вудворд, хотя именно этот вечер знаменитости, конечно же, решили пропустить. Обои здесь были в цветочек, а на столах стояли фужеры. Взяв предусмотрительно в заложницы официантку, я добился того, чтобы мне для охлаждения поскорее принесли воды со льдом. Утка по-каджунски смотрелась довольно аппетитно, но когда ее принесли, к еде я едва притронулся. У меня вдруг мелькнуло в памяти: вот Фолкнер плюет мне в рот, и я ощущаю на языке его вкус. Я оттолкнул тарелку.

— Что-нибудь не то с едой, сэр? — поинтересовался стоящий неподалеку официант.

Я поднял на него глаза, но он был словно вне фокуса, как на снимке с наложением, где наслаиваются смазанные образы разных людей.

— Нет, — ответил я. — Просто аппетит что-то пропал.

Мне хотелось, чтобы он ушел. Я не мог смотреть в его лицо: казалось, что оно медленно разлагается.

Когда я выходил из ресторана, по тротуару сновали тараканы; а остатки тех, кому не хватило прыти увернуться от людских ног, лежали замертво, и ими уже торопливо кормились набежавшие муравьи. Я, как будто очнувшись, поймал себя на том, что бреду по безлюдным улицам, наблюдая молчаливый театр теней — людских жизней, сокрытых за глухими шторами в окнах нижних этажей. Я скучал по Рэйчел и хотел, чтобы она была со мной. Как ей там уживается с «Клан-киллером», он же «Черная смерть»? Ну, Луис, удружил. Нашел, кому довериться: подогнал единственного типа, который бросается в глаза еще больше, чем он сам. Но теперь на душе за Рэйчел хотя бы не так тревожно.

Однако непонятно, какая здесь от меня может быть польза Эллиоту. Да, вызывает любопытство тот тюремный капеллан, что дал Атису Джонсу ножик-распятие. Хотя в целом ощущение такое, будто я от всего происходящего смещаюсь, дрейфую куда-то в сторону; что я так и не нашел еще способа пробиться сквозь поверхность и исследовать глубины внизу, и у меня по-прежнему вызывают сомнение превозносимые Эллиотом способности той пожилой четы островитян и их сына сладить с ситуацией, если что-то, неровен час, стрясется. Я набрел на телефон-автомат и позвонил в тот «безопасный» дом. Трубку взял старик и сообщил, что все в порядке.

— Да вы так уж не волнуйтеся, что ля, — сказал он. — Паря тот, он дры'нет.

Я поблагодарил и собирался повесить трубку, когда старик добавил:

— Паря ваш казал, што дева'у ту не убивал, а токо так, свиданки-'улянки.

Мне пришлось дважды переспросить, прежде чем я понял:

— Он сказал, что ее не убивал? Вы с ним об этом говорили?

— А'а. Говорит, как убить, если любовь у их? Пальцем не тро'ал.

— Что-нибудь еще он сказал?

— Боится он. Боится до смерти.