Белая дорога (др. перевод)

Коннолли Джон

По информации от некоего Рэнди Берриса из Исправительного департамента Южной Каролины, ричлендская окружная тюрьма была одним из учреждений, где в рамках социальной программы бывшие заключенные проповедовали Евангелие тем, кто сидит. Программа эта, именуемая ПИО («Прощение и обновление»), управляется из Чарльстона, будучи рассчитана на помощь духовенства — примерно то же, что и ИИБ («Исцеление именем Божьим») — еще одна программа для арестантов на севере штата, в рамках которой бывшие правонарушители убеждают нынешних более не совершать противоправных действий. В Южной Каролине из десяти тысяч ежегодно выходящих на свободу примерно треть в течение трех лет возвращается за решетку, так что в интересах

штата оказывать в этой инициативе всемерную поддержку духовенству. Некто Терей (другого имени в документах не значилось) поступил в ПИО недавно и, по словам одного из администраторов, женщины по имени Ирен Джакайтис, был фактически единственным, кто изъявил желание работать духовником в Ричленде, на самом севере штата. Начальник ричлендской тюрьмы сказал мне, что Терей чуть ли не все свое время отдавал общению с Атисом Джонсом. Нынче духовник проживал в меблированных комнатах возле Кинг-стрит, неподалеку от магазина религиозной литературы «Уо ча лайк». До этого в поисках работы он ютился в городском благотворительном общежитии — проще говоря, в ночлежном доме. Меблированные комнаты находились в пяти минутах езды от отеля.

По пути до Кинг-стрит я то и дело огибал туристические автобусы, из которых, перекрывая уличный шум, неслась усиленная микрофонами блажь экскурсоводов. Эта улица исконно слыла центром коммерции Чарльстона; в частности, у отеля «Чарльстон-плейс» расположены прямо-таки шикарные магазины, ориентированные в основном на приезжих. А чем дальше к северу, тем магазины становятся практичней, а рестораны не столь броскими, но по-домашнему уютными. Больше встречается темнокожих лиц, а на тротуарах хватает алконавтов и пыхальщиков.

Я проехал тот магазинчик духовной книги, а за ним «Честного Джонса» — телеателье и музыкальный магазин под одной крышей. По тротуару чуть ли не в ногу молча шагали трое молодых белых в серых парадках — курсанты военного колледжа, самим своим существованием напоминающие о прошлом этого города: тогда после неудавшегося восстания рабов под предводительством Денмарка Весси власти решили для недопущения таких событий в будущем создать здесь хорошо укрепленный арсенал; так появился военный колледж, он же «Цитадель». Я притормозил, пропуская курсантов через дорогу, и повернул налево, на Моррис-стрит, где припарковался наискосок от баптистской церкви. Чуть поодаль, на боковом крыльце жилища Терея, сидел какой-то старый негр и без зазрения совести меня разглядывал, поклевывая из бумажного пакета что-то вроде арахиса. Когда я подошел к ступеням, он протянул пакет мне:

— Может, орешков — с пылу с жару?

— Нет, спасибо.

Под орешками он имел в виду местный арахис, сваренный в шелухе. Ее какое-то время сосешь, а затем постепенно раскусываешь, добираясь до орехов, которые от варки становятся мягкими и горячими.

— Аллергик, что ль?

— Да нет.

— Худаешь?

— Тоже нет.

— Ну дак ешь, че ты.

Я для приличия взял, хотя арахис мне не очень по вкусу. Орех оказался таким горячим, что я невольно втянул воздух.

— Горячо, — сказал я.

— А ты че думал? Я ж сказал, с пылу с жару.

Он зыркнул на меня как на тугодума (может, и правильно).

— Я ищу человека по имени Терей.

— Его дома нету.

— Не знаешь, где его можно найти?

— А на кой он тебе?

Я показал удостоверение.

— Далеко ж тебя занесло, — хмыкнул он. — Ой, далеко.

Где найти Терея, он так и не говорил.

— Я ничего не собираюсь с ним делать и зла ему вовсе не желаю. Просто он тут помогал одному молодому человеку, моему клиенту. И то, что Терей может мне сказать, для этого парня вопрос жизни и смерти.

Старик какое-то время неподвижно на меня смотрел. Он был беззубый, и его мусолящие орех губы

издавали влажные, чмокающие звуки.

— Жизни и смерти, гришь? — спросил он ехидно. — Оно да-а, дело сурьезное.

Возможно, он был прав, дергая меня за своеобразную веревочку. Изъяснялся я, наверное, как персонаж мыльного сериала.

— По-твоему, я перегибаю?

— Есть чуток, — кивнул он. — Самую малость.

— Но все равно дело серьезное — ты же сам сейчас сказал. Мне очень нужно с ним переговорить.

В этот момент старик совладал с кожурой и добрался до ореха. Кожурку он аккуратно сплюнул себе на ладонь.

— Терей нынче на работе. Где-то в баре с титьками, на Митинг-стрит. — Старик, осклабившись, подмигнул. — Правда, с себя одежку не снимает.

— И то хорошо.

— Он там уборщиком, — пояснил старик, — спущенку подтирает.

Сипло хохотнув, он шлепнул себя по бедру, после чего дал название клуба: «Лап-ланд». Я поблагодарил.

— А ты, я вижу, все еще мой орешек мусолишь, — заметил он перед моим уходом.

— Мне вообще арахис не очень-то по зубам, — признался я.

— А я и понял, — сказал он даже с некоторым одобрением. — Хотел просто посмотреть, есть ли у тебя совесть: принимать от людей то, что тебе дают.

Понимающе рассмеявшись, я отошел от собеседника, украдкой выплюнул арахис в руку и бросил в ближайшую урну.

С самого моего приезда Чарльстон неустанно праздновал спортивные победы. Как раз в те выходные «Бойцовые петухи» Южной Каролины выбрались наконец из полосы неудач, разгромив «Штат Нью-Мексико» всухую (31:0) на глазах у восьмидесяти тысяч изголодавшихся по победе фанатов, до этого лишенных поводов радоваться без малого два года — а если конкретно, то с того счастливого, но, увы, далекого дня, когда «Петухи» начистили яйца курам из «Болл стэйт» со счетом 38:20. Даже куортербек Фил Петти, который весь прошлый сезон вел себя на поле как тот плохой танцор, нынче совершил несколько успешных бросков и дважды лично пересек голевую линию.

А потому пресловутый кварталец со стрип-барами и джентльменскими клубами на Питтсбург-авеню последние несколько дней, видимо, старался для празднующих не на жизнь, а на смерть. Изгалялись кто как мог. Один из клубов устроил мойку автомобиля обнаженными женскими прелестями (а что, и прикольно и практично); другой, в противовес, потешил своих элитных клиентов тем, что никого в джинсах или кроссовках не пускал на порог. «Лап-ланд», судя уже по звучанию, на такие изыски способен не был. И в самом деле, парковка перед ним лоснилась глубокими лужами, вокруг которых осторожно приткнулись машины, словно сговорившись не нырять в эти опасные водоемы (чего доброго, недосчитаешься потом колес). Сам клуб представлял собой бетонный барак, раскрашенный в различные оттенки синего — от вульгарно-фингального до лиричной голубизны с сексуальным подтекстом. Посередине красовалась черная стальная дверь, из-за которой откуда-то снизу приглушенно гремел хит группы «Bachman — Turner Overdrive»: «You Ain't Seen Nothin». «ВТО» в стрип-клубе — это, я вам доложу, верный признак того, что у заведения лихие времена.

Внутри было темно, как на уме у спонсора-республиканца; исключение составляли полоска розового света вдоль барной стойки и серебристые вспышки крутящегося шара над пятачком сцены по центру, где девица на курьих ножках и с оранжевой попкой в пупырышках колыхала миниатюрными грудками перед горсткой восторженных пьяниц. Вот один из них, сунув в чулок плясуньи доллар, не замедлил сунуться ей башкой между ног. Стриптизерша отпрянула, но никто не попытался оттащить энтузиаста в сторону и двинуть ему, чтоб не лапал артистку. В «Лап-ланде», судя по всему, чувственная связь между зрителем и исполнителем негласно приветствовалась, и чем она теснее, тем лучше.