Белая книга

Яунсудрабинь Янис

А вот мы далеко, в чаще Залвиетского леса. Снег глубокий, сыпучий, лошади по брюхо продираются, пока не добредут до места. Мы валим высокие сосны — на бревна для хлева. С треском и грохотом рушатся деревья. Тррах! Сухой снег дымным облаком взвивается в воздух и тотчас, искрясь и мерцая, слетает наземь. Мороз трескучий — на деревьях лопается кора, хлеб в торбах застывает камнем, мы рубим его топором, а когда жуем — хруст стоит. Подле нас лошади, накрытые тулупами, хрупают овес. Морды у них в сосульках…

Чем больше сгущались сумерки, тем чаще в рассказы стариков пробиралась

небыль, и так неприметно для себя мы попадали в другой мир. И нередко рассказ обрывался вспышкой огня. Кто-то в своем углу со страху поспешал зажечь лучину.

Огонь все изменял в мгновение ока. Прогонял таинственные чары. Затонувший замок поднимался из глуби вод, обернувшись батрацкой с закоптелыми стенами. На лицах снова проступали морщины, слова делались резкими, движения суетливыми. Я тоже спрыгивал с кровати или отходил от теплой плиты и принимался за работу.

По вечерам мне велено было сидеть на припечке возле вязанки сухой березовой лучины и зажигать новую лучину, когда старая догорала.

НОВЫЙ ГОД

Ныне снова мы встречаем Божьим словом Новый год, На него мы уповаем, Пусть он счастье принесет.

Это мы пели каждое новогоднее утро. Пели и молились богу, как положено доброму крещеному люду. Зато накануне мы бывали сущие язычники. И бог у нас был другой, и другая вера. И всем верховодила тогда Лайма [18] . Она обитала в воде, на дне плошки, ловила своими ловкими руками серебристое жидкое олово, которое мы на нее лили, и каждому вылепляла счастье — кто какое заслужил.

18

Лайма — богиня счастья в латышском фольклоре.

Еще с рождества я начал припасать олово: обошел всех домочадцев, и мне, можно сказать, повезло. Хозяйка дала оловянную ложку без ручки, дядя — ободок от фарфоровой трубки, а Катрэ — две оловянные пуговицы. Ну, теперь-то хватит на всех.

— А сковородка? В чем будешь растапливать? — спрашивает мама.

Сковородки у меня нет. И вот как-то я поковылял в своих деревянных башмаках по протоптанной в снегу дорожке в кузню. Хозяин ковал железо, увидал меня в дверях и говорит:

— Ну, парень-паренек, моего паренька не видал?

Я понимаю, что он так шутит со мной, и отвечаю, что я и есть его паренек.

— Тогда, — говорит, — живо бери молот и становись к наковальне!

В кузне мы были не одни, и при чужом я высказал свою просьбу потихоньку. Хозяин сперва отшучивался, а потом достал кусок жести и сделал мне маленькую ладную сковородку.

Я схватил ее и со всех ног бегом домой. По дороге раза два-три я терял свои деревянные башмаки. Они

меня только задерживали. Кстати сказать, я уверен, что не будь у меня в детстве таких тяжелых башмаков, я в жизни пошел бы куда дальше.

В новогодний вечер, когда всю работу по хозяйству закончили, на шестке зажгли сухую березовую лучину. Ровно, без дыма, горел ее огонь, будто ясное теплое солнышко. Мало-помалу у людей развязывались языки. Старикам нашим всегда было что рассказать про новогоднюю ночь. Речь велась больше всего про волков и медведей, про метель и лютые морозы и неизменно начиналась со слов: «Брешут старые люди, будто…», но по всему видно было: сам рассказчик-то ничуть не сомневается, что рассказывает быль, да и мы, слушатели, тоже в этом были уверены и подвергали сомнению лишь то, чему верить не хотелось.

Отливать себе счастье полагалось к полночи, и весь долгий вечер мы коротали за ужином, рассказами и играми; как и на рождество, играли в кошки-мышки, в кольцо — словом, во все, что знали. А когда делать больше стало нечего, просто сидели и молча слушали, как шуршит о стекла окошек снег: на дворе сильно мело.

— Хотите узнать, кто из вас в будущем году помрет?

Вопрос этот был задан так неожиданно, что мы растерялись.

— Да, да, — продолжал тот, кто его задал, — надо незаметно выйти во двор и оттуда заглянуть в окно. У того, кому суждено помереть, не будет головы.

Я глянул на черные, оттаявшие в тепле окна и вздрогнул.

— Ну, у кого голова цела, кто пойдет смотреть? — снова с подначкой спросил тот же голос.

Нет, охотников не нашлось. Ишь чего выдумал! Из-за такого дурацкого озорства недолго и на тот свет отправиться. Разве не знают! На соседнем хуторе один старикан этак вот со двора смотрел в окно, а кто-то встал у него за спиной да ка-ак спросит: «Ну что, есть у хозяина голова на плечах?» Старик с перепугу упал, а через шесть дней помер.

— Старые люди сказывают, — начинает моя бабушка, — будто на тестя Плаценисова брата Микелиса напала лихорадка, и он пролежал в лежку целых шесть недель. Оттого что в новогоднюю ночь бегал на соседний хутор и в окне увидел, как хозяйка ходит по комнате, малыша своего тетешкает да приговаривает: ай да, ай да, тех да тех! И тут разом на Микелисова тестя напала лихорадка, да так его оттетехала, почитай, шесть недель пролежал пластом.

— Полно вам всякие бредни рассказывать, — перебила бабушку хозяйка. — Сказали бы лучше, как нашей Катрэ муженьком обзавестись.

Катрэ зарделась как маков цвет, но слушала навострив уши, когда речь зашла о женихах и невестах. Оказывается, девушке проще простого узнать, выйдет она в новом году замуж или нет. Надо сходить в овечий закут и в темноте ухватить овцу, какая под руку попадется. Если ухватишь барана — жених обеспечен.

— А как парню узнать про невесту?

— Еще того проще. Вытянуть из колоды карт даму, положить карту в изголовье. И тогда во сне суженая к его кровати подойдет.

— Да и девушкам — про женихов! Надобно повесить в изголовье кровати новехонькое полотенце. Кто во сне привидится да станет полотенцем руки вытирать, тот и суженый.