Белая книга
Шрифт:
Домой воротились мужчины. Каждому хотелось посмотреть подарок, послушать, как он мне достался.
— А! Стало быть, это она и есть! — воскликнул батрак Петерис.
Оказывается, они с дедушкой после пропашки клеверного поля ехали домой, и повстречались им двое школяров. Ребята спрашивали, не подобрали ли они по дороге азбуку. «Только и делов вашу азбуку читать!» — отвечали наши. И мальчишки ушли. А завтра, коли встретятся, надо будет сказать.
Меня словно холодной водой окатили. Неужто правда? А я-то думал, что никто не смеет отнять у меня книжку. Я же старушке руку поцеловал за подарок, и целых три страницы одолел! Нет, не отдам азбуку, пусть мальчишки
В потемках я сунул книжку под сенник, под самую середку, куда мама никогда не добиралась, если что-нибудь искала.
Поутру, только развиднелось, вошли в избу два мальца, один побольше, другой помельче. Маленький говорил, а большой только подпирал косяк, заливаясь горючими слезами. Наша кровать стояла у двери, и я обоих мог как следует разглядеть. Они пришли за азбукой. Рева был сын Чинкуриене из Чертовой корчмы и владелец азбуки, а меньшой — сын Анны из Гравишей, Видно, зря вчера бабушка нахваливала своего внука. Хорошо еще, что он узнал от нее, куда подевалась книжка. Отец попотчевал его березовой кашей, и теперь школяр стоял и лил слезы молча, будто ему рот завязали.
— Что ж ты, этакий дылда, все азбуку долбишь? — спросила мама.
— У него голова слабая, — отвечал Аннин сын.
— Отдаааайте-е-е! — завыл дылда.
Мама принялась искать книжку, но та пропала.
Может, на окне?
Может, на шестке?
Может, за кровать завалилась?
Мама зажгла лучину, осмотрела весь угол. Нигде нет! Как в воду канула.
— Может, ты, Янчук, куда задевал? — спросила она, глянув на меня.
На ее вопрос я неуверенно помотал головой. Я хорошо знал, что неправду говорить — грех, но головой-то помотать можно, я ведь не вымолвил ни словечка!
Мать приподняла мешки в изголовье, пошарила за сенником в ногах… И там ничего, только варежки да носки.
— А ты не врешь? — спросила она снова.
Я сел в кровати и этак неопределенно покрутил головой, чтобы непонятно было: «да» или «нет».
— А ну, отвечай! Язык проглотил?
Теперь испарилась последняя надежда на то, что книжка останется у меня.
— Да… — боязливо выдавил я.
— «Да!..» Что ж ты молчал, пока я все углы перерывала?
Звонко щелкнула оплеуха, и я заревел. Порывшись под сенником, я вытащил злополучную азбуку. Книжка выскользнула у меня из пальцев и, прошелестев страницами, упала на пол.
— Ишь, змеюка, куда запрятал! — Долговязый мальчишка живо смахнул слезы и подхватил пропажу.
Это был мой первый и последний петух, моя первая и последняя азбука. Потом мне снова пришлось читать только церковный песенник. Буквы там были крупные и читались легко. Но вскоре подошло время, когда мне довелось прочесть кое-какие сказки и увлекательные рассказы про черных и краснокожих людей, про страшных убийц и призраков. Какое это было чудесное чтение! Целые вечера при свете лучины просиживал я за книжкой. Дедушка плел корзинки. Бабушка, мать и девушки-батрачки пряли. Иной раз и хозяйка, сидя за прялкой, слушала меня. Дядя резал ложки, хромой Юрк чинил свои вечно дырявые рукавицы. Все они со вниманием меня слушали, порой переговаривались — правда ли то, что я прочел, может ли такое быть.
Я, понятное дело, обижался. Конечно же — все правда. Разве станут вранье печатать в книжке?
ПОД БЕСКРАЙНИМ НЕБОМ
С приходом лета, когда на лугу запестрели
Я вскочил на ноги, хотел схватить — не тут-то было. А мне показалось — оно так низко!
Но только началась косовица, небо сразу поднялось. Я бродил по гладкому, как столешница, лугу, и было мне как-то неприютно-одиноко, не то что прежде, когда вокруг колыхались травы, цветы.
Весь воздух жужжал и звенел, но редкая пчела или бабочка садились на землю. Лишь красные муравьи торопливо сновали по исхоженным кочкам.
А как стали убирать и копнить рожь, небо поднялось еще выше. И косы звенели гулко, будто под огромным сводом.
За работой парни и девушки громко перекликались, а мне чудилось, будто звуки — все-все до единого — глохнут и всяк слышит только себя. Мне было велено сидеть возле бабки и сторожить полдник, чтобы собаки не поели хлеб, не вылакали из горшка простоквашу.
Я сдвинул в бабке один сноп и мигом очутился в удобной избушке с гладкими глянцевыми стенами. Я все время перемещался в ней, усаживался лицом к косцам, ведь в той стороне больше можно было увидеть и услышать.
А наскучит земля, ее приглушенные звуки, блеклые краски, у меня есть небо, хоть до него так далеко. Стаи сизых и белых облаков порою меняли ход, сталкивались, теснили одна другую, а иной раз вся эта мешанина застывала сине-белой грудой и до того напоминала мыло, что я стал мудрить, как бы мне его достать. Вот бы хорошо! Матери не надо будет тратить лишние деньги да еще потом долго сушить мыло на печке. И можно бы этим мылом холсты отбеливать. Почему у коробейников его так много? Стало быть, изловчились, сумели достать. Может, въехали на Извозную горку, да и отрезали от неба, сколько хотели. Вон оно какое там низкое, опустилось до самой земли. А рано поутру и поздним вечером они, верно, отрезают себе красного мыла… О своем открытии я даже оповестил взрослых, но они ничего не поняли и только смеялись.
Когда убрали рожь, взялись за лен.
Люди, словно большие пестрые птицы, пригнувшись, копошились на зеленовато-желтом поле, а вечером, по дороге домой, пели грустные песни.
Бледнее стало солнце. Порыжелые обочины канав утром покрывала роса, ее крупные зерна не исчезали до вечера. Какой-то непонятный страх донимал меня. Я часто подбегал к работавшим на поле людям, громко с ними заговаривал. Иногда лен с поля возил мой дедушка. Он подсаживал меня на тяжелый воз, и мы ехали в загон. Там батраки работали на обрубке льна. Возьмут пучок льна и об острое лезвие косы — чик! Пучок мигом укорачивался. Потом лен несколько раз прочесывали, пока не отпадут все головки. С легким присвистом пучок льна перелетал в кучу к дружкам, которые дожидались, когда их свяжут в снопики и свезут в мочило.
Я сидел в затишке под горой льняного семени и вслушивался: однообразное шуршание льна о щетку то и дело перекрывал звук удара о косу — жесткий, короткий звон.
Но вдруг возникли совсем иные звуки: яркие, словно бы осенним солнцем переполненные, они постепенно набирали силу.
Батраки прервали работу, закинув головы, вглядывались в небо из-под руки. Да, журавли улетают в теплые края. Так высоко летели они, что казались не больше ласточек. У меня вдруг остро заныло сердце, и я бы заплакал, не будь рядом парней.