Белая книга
Шрифт:
Юрк был прав. Я тоже чувствовал, что зима больше предназначена для сна, нежели для бодрствования, и терпеливо сносил ее скуку, дожидаясь весны и теплого лета.
ЛЕВ
«Здравствуй, Лев! Как живешь?» — Лев рычит и встряхивает гривой». Так начинается рассказ про льва в старой книжке для чтения. Дети спрашивают могучего зверя, а он им
Мальчишка лет двенадцати, черноглазый, черноволосый, с длинным тонким носом, острым, как птичий клюв, Екапель был довольно рослый, но зато худой, как щепка.
Когда он здоровался со мной за руку, я пожимал четыре хлипких косточки — Екапелины пальцы. Он и ведра воды не мог дотащить из колодца; если мать, случалось, наказывала ему смотать шерсть, он растягивался на кровати и, болтая ногами, объявлял:
— Не мужская работа!
Я привык слушаться матери с первого слова и поэтому, когда заходил к соседям, где жил Екапель, всегда дивился выходкам этого неслуха.
— Екапель, сбегай, принеси мне клетчатый передник, на коновязи висит…
— Кому говоришь-то?
— Ну сходи, сынок, экий ты лентяй!
— Ах, лентяй? Раз лентяй, так чего посылаешь?
— Бесстыдник! А ну, живо! Ей-богу, палку возьму!
— Думаешь, испугался?
И я с ужасом вижу в руках у Екапеля нож, которым режут хлеб. Он размахивает им и смеется:
— Ты меня стукнешь, а я тебя зарежу!
— Да ты что — рехнулся? — кричит мать и выбивает нож из рук сыночка.
Ну, думаю, теперь Екапель заревет, но тот преспокойно подымает с пола свое оружие и чмокает его.
— Ножичек мой миленький! — причитает он. — Ну чего с тобой эта баба сделала?!
— И что только из этого пария выйдет! Не приведи господь! Был бы отец жив, может, он бы с тобой управился, — вздыхает мать и сама идет за передником.
При всем при этом мы с Екапелем отлично ладили. Хоть и был я еще совсем мелюзга, но уже знал на память несколько заповедей, и это меня необычайно возвышало в глазах Екапеля. Всякий раз, как мы с ним встречались, он заставлял меня их повторять.
— Может, осенью меня к пастору поведут, — говорил он, — не придется лишнего учить.
Я повторял для него заповеди по два, по три раза, но голова Екапеля их не принимала. Вот если б на елку залезть, или бересты надрать, или на ольховом стволе вырезать крестики и лесенки, — дело другое, а вызубрить заповеди — для Екапеля задача непосильная.
— Да… Кабы не делилось на две части, кабы не эти вопросы: что сие? — жалобился Екапель.
— Тогда бы ты ничего не понял, — пояснил я.
— А чего там понимать? — пренебрежительно фыркал Екапель. — Отбарабанить, и ладно. Барином так и так не буду.
Летом мы с Екапелем часто играли на нашем выгоне. Мать не отдавала его в пастухи
Пришла зима. Осенью все раздольные пойменные луга были мокрые. Мороз превратил их в зеленоватые ледяные равнины. Я выбегал во двор босиком и, перескакивая с ноги на ногу, жадно заглядывался на гладкий лед. Сколько раз видел я, как важно там катается хозяйский сын Янис на самодельных коньках. Но не было у меня ни коньков, ни обувки. Я надеялся, что к рождеству получу в подарок деревянные башмаки. Но до рождества было еще далеко…
Однажды воскресным утром в нашу батрацкую через высокий порог перевалила целая орава мальчишек: были там и Петерель, и два брата Лиелумы, и Британов Адам, и мой приятель Екапель. Они пришли вызволить меня из неволи и взять с собой на болото на льду покататься.
— Ему обуться не во что, — говорит мать.
— Неужто, — спрашивает Екапель, — не найдется у деда старых деревянных башмаков?
— Батюшки! Да он же в них утонет!
— А босиком? — предлагает Петерель.
Он был младше всех, даже меня.
— Босиком! Сказал тоже! — говорит Екапель. — А в носках, это бы можно.
Меня будут возить на салазках, слезать не придется. Ну, при таком уговоре мать ненадолго меня отпускает.
— Будешь кататься, как барон! — говорит Екапель.
Мама натягивает мне на ноги штопаные шерстяные носки, а я хохочу, словно от щекотки. Потом мне надо нырнуть в ее шубейку. Шубейка куда больше меня, а рукава до половины остаются пустые. Но меня подпоясывают красивым кушаком, а на голову напяливают дедов треух. От него разит потом и табаком. Но вот меня снарядили, и мы едем на болото.
И тут Екапель превращается во льва. Все остальные должны меня везти, потому что они кони. А лев рычит, бегает вокруг них да лязгает зубами — высматривает, какую бы лошадь сожрать. Лошади ржут и лягаются.
Не подобраться к лошадям — нападем на седока! Лев зубами срывает с меня шапку и на бегу трясет ее, как кот мышь. Да еще визгливо взрыкивает, раз уж льву положено рычать. И все это он выделывает лишь затем, чтобы не тащить салазки.
Так мы весело передвигаемся с одного катка на другой, все дальше и дальше. Морозец крепкий, ребята зябнут — ведь санки сами собой скользят по гладкому льду. А мне в маминой шубейке хорошо и тепло.
Меня довезли уже до Лиелумского огорода, но в тот миг, когда мы хотим повернуть назад, как на беду, из хлева выходит сама хозяйка. Она видит, что оба ее сына катают меня на санках, и кричит им, чтобы шли домой. Мальчишки в одних пиджачках нахохлились, ежатся от холода.
— Мы не можем, — отвечают сыновья.
Братья Лиелумы сознают свой долг: сперва надо доставить меня домой. Но их мать об этом не знает. И она в сердцах приказывает им немедля бежать домой:
— Сапожки драть да обмораживаться! Я вам покажу! Уши оборву, дьяволы!