Белая королева для Наследника костей

Субботина Айя

Я зову служек, которые просачиваются в комнату, словно испуганные тени. Они уносят воду, но скоро наполняют таз чистой. Все это время Раслер неподвижно сидит на кровати и, кажется, уже не помнит о моем существовании. Никогда не видела, чтобы человек был таким… мертвым изнутри. Он как будто скорлупа, которая чудом уцелела после удара: внутри мертвое, но снаружи выглядит живым.

— Правду говорят, что ты брат императора Нэтрезской империи? — Знаю, что правда, но все равно спрашиваю.

— Это имеет значение?

— Да. — «Нет».

— Вряд ли я теперешний могу быть чьим-то братом. — Раслер предпринимает попытку встать, но с беззвучным стоном

опускается обратно.

Я снова приготавливаю воду и беру чистый отрез ткани. Мне не хочется притрагиваться к Раслеру. Не хочется снова быть рядом с ним, но остался порез на лице.

Я медленно провожу влажной тканью вдоль раны. Раслер смотрит на меня вновь ставшими сиреневыми глазами. Так лучше. Так в нем есть что-то знакомое. Я нарочно тяну время, потому что день за окнами неумолимо гаснет, приближая момент нашей близости. А сейчас я думаю, что лучше умру, упаду замертво, чем покажу свое уродство. В храме это казалось таким естественным, лучшим путем к спасению от необходимости делить постель с ненавистным мужчиной, но сейчас все вдруг усложнилось.

Даже если он снова читает в моей голове, то не подает виду. Просто следит за тем, как я бережно накладываю стежки на рану. Шрам останется, но я сделала все, чтобы он был аккуратным и незаметным. Идеальная работа. Я позволяю себе забыться и провожу пальцем по рубцу. Что-то в груди откликается на прохладу его кожи, жжет и крадет способность дышать. Что-то существует между нами, я готова поклясться, что вижу невидимые нити швеи, которыми мы беспощадно друг к другу притянуты, как края кожи на ужасной ране. Если нас разорвать — она вскроется, начнет кровоточить.

— Спасибо, Мьёль, — благодарит он, отстраняясь. — Полагаю, теперь я проживу еще немного, чтобы не дать тебя в обиду.

Он встает — и моя израненная душа обреченно тянется к нему, как птица со сломанными крыльями.

Но я неподвижно стою у кровати и покалываю иглой пальцы, чтобы отрезвить себя.

Глава четвертая: Мьёль

Время течет так быстро.

Я не замечаю, как уходит король, как в комнату приходят женщины: моя нянька Ольфа, высокая, поседевшая в тридцать леди Мира, тучная леди Улина — та, что третий раз разделила брачные обеты и любит, напившись, расхваливать мужскую силу своего нового мужа. Лорд Рорик едва переступил рубеж двадцати лет, и все потихоньку шепчутся, что он не сбежал из храма только потому, что сзади с топором наготове стоял его отец. Вероятно, бедняга вынужден пить отвар лошадиного корня, чтобы удовлетворять эту ненасытную корову.

Мне хочется прогнать их вон, но я знаю, зачем они здесь, поэтому терплю. Мне даже кажется, что есть что-то символическое в этой троице: одна бесправная рабыня, другая — мученица, третья — дважды вдова. Это словно ужасное отражение моей собственной участи.

Я позволяю себя раздеть, безропотно терплю прикосновение их рук к своей коже, но все равно каждый раз вздрагиваю, когда чувствую чужие пальцы. Мне тяжело сказать, когда именно появилось это чувство, но теперь оно — часть меня. Мне хочется убить каждого, кто нарушает бестелесный контакт. Эта злость так сильна, что я до крови кусаю губы, снова и снова прокручиваю в голове картины прошлого: отца, мать, которую я уже едва помню, светлый образ Артура, мою подругу Берси. Это неприкосновенное полотно, сотканное из того светлого, что случилось со мной за двадцать лет. Не так уж много, но я была счастлива здесь, в замке на Ледяном пике.

— Бедняжка, — без особого

сожаления говорит тучная Улина и брезгливо косится на ожог. — Постарайся повернуться к нему задницей, моя девочка. Вряд ли у мужчины встанет при виде… — она долго подбирает нужное слово, но в конце концов сдается, — … этого безобразия.

Безобразие? Она назвала ожог размером с ладонь взрослого мужчины — безобразием? Мне хочется плюнуть Улине в лицо и пожелать ей гореть в ледяных объятиях Северного ветра до скончания веков.

— Можешь не раздеваться, — подсказывает леди Мира. В ее голос нет поддельной заботы. Лишь безразличие. После того, что с ее жизнью сделали бесконечные войны, мне достаточно и этого. — Обычно мужчина приходит в постель жены, чтобы удовлетворить похоть, спустить семя и сделать наследника. В этом нет ничего приятного, поэтому делай так, чтобы его семя из тебя не вытекало — быстрее понесешь, и пытка прекратится.

Пытка. Я, поддавшись чувствам, сглатываю, прикладываю пальцы к уродливой выпуклой ране. Она начинается на шее и переползает на плечо. Красная и горячая, словно мне под кожу вшили кусок сырой оленины. Кто-то сделал это со мной, но я, как бы ни старалась, не могу вспомнить лиц. В памяти осталось только тусклое, как силуэт за запотевшим окном, воспоминание о боли и веревках, которыми меня, словно кроличью тушку, распяли на крестовине, о потных ладонях, запахе прокисшего вина. И еще голоса. Я не разбираю слов и интонаций, но они почти всегда со мной.

Ожог снова горит на коже, и няньке приходится с силой отрывать мою руку. Она ведет меня в купальню, и я послушно, словно кукла без кукловода, позволяю сделать с собой все необходимое: вымыть, сбрить каждый волосок у меня на теле, привести в порядок прическу. С каждой минутой я цепенею все больше, и слова «пытка прекратится» жалят сердце ядом страха. Пытка. Серный ветер, я не хочу. Мне так страшно, что идея прыгнуть в ледяной Грид кажется еще более заманчивой. Возможно, когда они уйдут…

— Просто дай ему, что он захочет, — шепчет нянька Ольфа. Она единственная, кому не безразличная моя первая брачная ночь. — Закрой глаза и подумай о мужчине, которого хочешь, чтобы стать влажной. Тогда не будет болеть, когда этот упырь тебя возьмет.

Мужчине, которого хочу?

Я оказываюсь совершенно не готова к тому, что в эту минуту единственный образ в моей голове — Раслер, то целующий меня в храме, то полуобнаженный на моей постели.

Я пытаюсь вытряхнуть образы, но они проскальзывают куда-то внутрь меня, без ключа открывают дверцу в самые сокровенные мечты. Туда, куда я и сама боюсь порою заглядывать. Но теперь там всецело властвует захватчик с сиреневым взглядом. Я зарываю глаза — и вижу его на ледяном полотне, усмиряющим вирма.

— Возьми. — Ольфа что-то тычет мне в ладонь. — Когда он насытится твоим телом и уснет, вылей в вино. Одного глотка будет достаточно, чтобы отправить убийцу в самую бездну. Сделаешь так и Логвар позволит тебе жить, и отдаст в жены достойному воину.

Я рассматриваю маленький пузырек из шершавого стекла. Внутри что-то желтое, всего пара капель.

Логвар? Позволит мне жить?

Мне хочется зло рассмеяться Ольфе в лицо, но вместо этого я улыбаюсь и киваю.

Она еще какое-то время смотри мне в глаза, выискивает там сомнение, но потом успокаивается и начинает заплетать мои волосы в две косы. Я не умею лгать, но умею притворяться. После того, что со мной сделали, пришлось как следует потренироваться, чтобы избавить себя от притворной жалости и фальшивого сожаления.