Белая королева
Шрифт:
Что предпринять, я решительно не знал. Следовало успокоить патрона, да только не помнил я как это делается. Были у меня в своё время птенцы, но давно отпустил их на волю: пусть ищут свою судьбу, лишь бы меня не нашли. Растерялся теперь за давностью событий!
Я сделал ещё два шага, осторожно сел на ручку кресла и обнял Саторина за плечи. Не уверен, что у меня получилось правильно, ангажемента мне подобная сцена не обеспечила бы в самом захудалом театре, но гений мой чуть подался навстречу, робко приник к боку.
Такой в этом несмелом движении звучал призыв, так беззаветно его душа просила
— Саторин, успокойся. Я здесь, рядом. Никуда твой Тач от тебя не денется.
— Я был с тобой жесток. Словно помрачение нашло.
— Ну и договоримся считать это временным безумием. Гениям разрешается иногда слетать с катушек, это идёт на пользу как имиджу, так и творчеству.
— Мне очень плохо, Тач.
— Я знаю. Не думай ни о чём, мы справимся.
Я чуть-чуть встряхнул его, обнял крепче, и он вздохнул длинно и благодарно, а у меня в груди лёгкие стали комом, и я вообще перестал дышать. Вот ведь беда какая. Кто же знал, что этот самоуверенный творец, великий вершитель, знаменитый маг на деле так отчаянно раним. Естественно, не мне с моей толстой шкурой было об этом догадаться. Дурак я, и неизлечимо это, похоже.
Поражение, липкие взгляды толпы для меня остались в прошлом, а Саторина они продолжали терзать и мучить, круша его уверенность в себе, обесценивая всё будущее, а оно, как вы помните, у вампира длинное.
Глядя на лохматую склонённую голову, чувствуя, как жмётся ко мне сильное тело, как ищет укрытия пострадавшая душа, я сознавал, что не могу просто взять и отстраниться, потому что незаметно для себя привязался к Саторину. Не чужой он был, моего гнезда, хоть мы и грызлись иногда как собаки за объедки. Обязан я не только сохранить верность, но и поделиться теплом, а для этого найти его в себе — та ещё, скажу вам, задача. Я растерялся, но обстоятельства не давали шанса укрыться за спасительными отговорками.
Во мне, помимо уже налипшего за день позора, рождалась новая боль, и я сам не прочь был спрятаться и поискать защиты, но возможности такой не имел, да и стыда не вовсе лишился. Совесть (почему я не избавился от неё за долгие годы?!) взирала сурово и не осталось шансов спрятаться от её укора. Давай же — говорил я себе — решись, как умел это прежде. Возьми себя в руки, ленивый щенок, стащи задницу с пригретого дивана, потому что иногда нужно это делать. Скажи не вслух, разумеется, а лишь мысленно и исключительно самому себе, те самые слова, от которых уже всего корчит и ломает. Произнеси заклинание, будет почти не больно, пусть даже оно тебя пополам разорвёт. Сделай это, по всем параметрам облажавшаяся сволочь! Ты не один в благодетельной ночи, да, не хотел компании, но так уж срослось, и поздно заметать следы, когда пора отметать сомнения. Давай, разом, чтобы потом не отвертеться. Самого себя ведь не предашь, неудобно как-то. Говори. Вот сейчас, сию минуту!
И я сказал: беру на себя эту заботу по долгу и праву как старший в гнезде.
Буднично, а мир перевернётся.
Больно всё же получилось, в мозгах что-то закипело, рожу и то скривило помимо воли. Когда выдираешь себя с корнем из сытого перегноя,
— Шерил где? — спросил я.
Саторин вздрогнул и затих как мышь под веником.
— Я её уволил.
— Вот что-то такое я и предполагал, но может быть всё к лучшему. Пусть побудет вдали, мы её обязательно вернём, когда дела пойдут на лад, а сейчас ложись и отдохни. Вампиры тоже не железные.
Он послушно забрался на кровать как был в мантии и прочем, даже туфли не снял, но едва я шевельнулся, попросил тихо:
— Не уходи.
Я без возражений присел на постель, он тут же уцепился за мою одежду, а потом робко, но настойчиво потащил к себе, и я не стал сопротивляться. Не было в этом ничего непристойного. Я лёг рядом. Саторин обхватил и прижал к себе как ребёнок мягкую игрушку, уткнулся носом в мою шею и, кажется, немного успокоился.
Вот мы и в одной постели — сказал я себе — это судьба. Невольно улыбнулся, но в принципе не видел ничего страшного в том, чтобы послужить чьим-то утешением. Я же старший в гнезде, обязан быть мудрым. Да, долгие годы притворялся ровесником, чтобы избавить себя от лишних хлопот, но однажды наступает минута истины, и каждый занимает назначенное ему место. С очередным повторением ритуальное заклинание выговаривалось всё легче, и я решил, что так или иначе новый порядок устроится, оботрётся и начнёт жить, потому, примостился удобнее, пробормотал: «Спи, Ринни!» и отключился сам.
Глава 11
Пробудился я, естественно, первым — старший же. Вспоминая глупость того, что содеял накануне, невольно покривился. Вот кто за язык тянул? Саторин держал меня крепко, вампиры вообще не любят отпускать то, что сграбастали. Едва я шевельнулся, как кольцо рук сомкнулось теснее, так кошка во сне обнимает лапами котёнка. Ну и ладно, оно мне надо? Поваляться-то я всегда не прочь. Лежал и думал о том, что предстоит сделать.
Саторин беспокоил чрезвычайно, предсказать, во что выльется его вчерашний срыв, я совершенно не мог. Куда кидает гениев, когда им навешивают другие гении, я не знал. Накроет его новая волна агрессивности или усмирит слезливое отчаяние, депрессия примет под уютное чёрное крыло или даст энергичный пинок лихорадочное возбуждение? Творческая личность — это загадка для заурядного человека вроде меня, а теперь ещё и проблема.
Сам-то был в полном порядке. Поболело и прошло. Чтобы долго и уютно отдыхать в тени надо уметь отпускать внешние обстоятельства. Как я и говорил: прощать себе все грехи — спокойно и без покаяния. Разрешить нечеловеческой сути такой и оставаться. Я — вампир. И всё — отвалите! Тут секрет в усердных тренировках.
Вспомнив Дину, я даже усмехнулся. Моя злая выходка ей не повредила, вполне возможно, что ещё помогла собраться, так что с какой стати я должен был чувствовать себя виноватым? Это она сейчас потешается над поверженными противниками. То есть, побеждала она Саторина, но заодно наваляла и мне — два удовольствия сразу.