Белая лебеда

Занин Анатолий Изотович

Когда женщины скрылись, мы сели в машину и медленно поехали по мосту. Старшина что-то доверительно рассказывал Тому, при этом сильно жестикулировал и делал уморительные гримасы. И Том громко хохотал, будто понимал старшину.

Мы уже проехали середину моста, как сзади поспешно засигналили, и нас догнали на «виллисе» и крытом «форде». С «виллиса» соскочил майор Стовер и на ходу что-то резкое сказал Апдайку. Тот, видимо, пытался отговориться, но майор решительно покачал головой и показал рукой назад, на тот, американский сейчас, берег.

— Мне придется вернуться,

Николас… — растерянно проговорил Апдайк.

— Что случилось, Стивен? Тебе нельзя ехать ко мне в гости? Но мы союзники, черт возьми! Ага! Понимаю… В том «форде» Джоунс притаился? Да пошли ты его подальше!..

— Меня срочно вызывает командир. Будем прощаться. Увидимся ли еще раз? А хорошо бы встретиться…

— Хорошо бы…

— Давай запишем адреса…

Мы записали адреса. Я и старшина вышли из машины и крепко пожали Стивену руку. Но почему-то не хотелось расставаться вот так по воле какой-то недоброй силы.

Мост был широкий, и машины сумели довольно быстро развернуться. Мелькнул Джоунс в крытом «форде», взмахнул на прощанье Апдайк.

А ночью поднялась страшная пальба на обоих берегах Эльбы. Одна за одной в небо взмывали ракеты. Это я увидел в окно, прыгая на одной ноге, надевая в спешке сапоги. Выскочил во двор, а там — столпотворение. У колодца стоял старшина Ерофеев и, прижав к груди канистру, наливал в котелки, кружки и бокалы мадеру. Солдаты стреляли из карабинов и автоматов, а лейтенант Бондарин пускал в небо ракеты и одновременно обнимал хозяина, держащего в руках стеклянную банку с вином. И все кричали, смеялись, плакали одновременно…

Так показалось мне в первую минуту…

— Товарищ старший лейтенант! Война окончена! В Берлине немцы подписали капитуляцию!..

12

Каменная баба… Дошла и до нее очередь. Прошлое этой великой степи стучится в нашу память, с превеликим трудом пробуждает ее.

Узнав о тайне плоского камня, столько лет пролежавшего под нашим забором, Андрей Касьянов недоверчиво усмехнулся, но на следующий день пригнал автопогрузчик. Перевернули камень и счистили с его шершавой поверхности грязь и мох. Сквозь зелень и ржавые пятна слабо проступила грубо высеченная, едва обозначенная прорубленными на поверхности канавками женская фигура, если судить по отвисшим грудям и соскам-точкам. Лицо «прописано» больше. Огромные раскосые глаза, рваные ноздри и рот-щель; длинные руки повисли вдоль крутых бедер, а ноги видны лишь до колен. И представилось, как она век за веком врастала в курган. В изумлении мы застыли перед скифской мадонной.

На глаза набежали слезы, выдуваемые упругим ветерком, и вот уже исчез камень и чудится женщина во плоти. У нее смуглая и прохладная кожа, черные бездонные глаза и дикая усмешка. Она уже не молода, но все еще красива и может рожать воинов, моих врагов… Вон как выжидательно уставилась в свое скифское небо…

Высушились слезы, и дикарка исчезла. Остался след каменного зубила древнего художника.

Мои враги? Но куда подевались все эти скифы и хазары? Лежат в курганах. Сколько их в донской степи! А славяне

остались… Мы выжили даже в страшной войне, победив фашизм.

Мы установили бабу на ее кургане, неподалеку от поселка.

Нам с Егоркой достали путевки в пансионат. Конечно же, я с радостью согласился. Снова побывать на Дону, купаться в его теплых водах, вырезать для Егорки пукалки из бузины, выбираться в станицу и покупать у казачек свежее молоко, виноград и арбузы — что можно придумать лучше?

Просторный двухэтажный дом с широкой верандой на сваях приткнулся к долгому склону. Крутая лестница спускалась на пляж. Из окон нашей комнаты виднелся Дон и глубокие дали за ним. Ходили в станицу. Приятно узнать дом, в котором жил мальчишкой, когда был в пионерском лагере…

У нас был неплохой пляж и навес от солнца. В пансионате — цветной телевизор. Кормили сносно, не скупились на овощи и фрукты.

Егорка подружился с местными мальчишками, рыскал с ними по балкам, заросшим дикими яблонями и грушами, притаскивал то ежа, то щуренка, ловил в лагунах рыбу, оставшуюся после дождя. Он загорел, похудел, но глаза сверкали радостно — ему нравилось на Дону.

В воскресенье на нашем пляже было людно. К нам наведывались Анна, Лида, ее муж Семен и их дочь Поленька, веселая и смешливая девушка. Мы брали лодки, переправлялись на тот берег, ловили там рыбу, варили уху и купались в теплых бегущих водах.

Река детства… Я уходил по берегу, выбирал иву с нависшими ветвями, ложился у воды в тени и подолгу, как завороженный, смотрел на ослепительно играющий стрежень, на дальний низкий берег, заросший лозняком, заходил в быструю реку.

…Я лежал на пляже под неярким солнцем. Положив руку на глаза, на время забылся, но сквозь дрему услышал, что кто-то прошел мимо. По хлопанию одежды и слабому запаху духов догадался, что это была женщина. Она спросила, который час. Я посмотрел на часы и сказал.

Но чем-то этот голос меня задел. Я чуть приподнял голову. На мостках сидела женщина в панаме и белом платье. Она болтала ногой в воде и с улыбкой смотрела на меня.

— Кольча…

Я вскочил на колени. Ко мне шла чужая и такая родная женщина. Протянул к ней руки, не удержался и упал лицом в песок. Она подбежала и подхватила меня. Я зарылся головой в ее колени и едва не заплакал.

— О, Ина!..

— Помнишь в сорок втором ты провожала нас на войну? Так вот с тех пор… Я виноват, что так случилось.

— Я тоже…

Когда я вернулся с войны, не захотел ее видеть. Но и она не дождалась, умчалась в Караганду и вышла замуж… Нет, мы еще не раз оглянемся…

Я мог бы рассказать, как пропадал без ее любви, но дело в том, что передо мной была совсем чужая женщина, хотя я точно знал, что это она, Инка, образ которой я пронес через всю жизнь…

У нее были густые, крашенные хной волосы, гордая осанка и какая-то незнакомая мне манера наблюдать за собеседником с затаенной улыбкой. Стройная фигура, ни дряблости, ни излишней полноты, румянец на лице. И уверенность в разговоре, в жестах и, должно быть, во всем, что делает.