Белая лебеда
Шрифт:
За высокой насыпью шоссе, видневшегося слева от нас, зашипело и завыло, и, перечеркивая небо, оттуда понеслись еще видимые снаряды, на миг оставляя за собой: огневые следы.
С упорными боями прошли мы Восточную Пруссию и уперлись в Данциг — большой порт на побережье Балтийского моря. Из Германии пришла эскадра военных кораблей и повела обстрел подступов к городу.
Тогда ваши привезли огромную осадную пушку, подняли в небо аэростат с корректировщиком стрельбы, и вот уже несколько дней ведет пушка перестрелку с немецкими кораблями. Вокруг аэростата постоянно барражировали
Я долго боролся с сонливым расслаблением, и пушка не давала забыться, но постепенно втянулся в ее ритмический грохот и не заметил, как все глубже и глубже проваливался в дрему.
Бу-у-умм! Свист, в ушах звон, а в голове радужные разводы… И теперь уже чудится лицо Инки, ее огромные насмешливые глаза…
Вернулся Кононов. Наши батальоны вошли в Данциг и завязали уличные бои. Боеприпасы погрузили на два десятка подвод хозроты, и мы с Борисом отправились на новую точку базирования летучего склада.
Не без труда лошади вскарабкались по крутому откосу на шоссе. Капитан слышал в штабе полка, что несколько дней назад немцы попытались оторваться от наседающих наших частей и потащили за собой огромный обоз беженцев, обещая вывезти на кораблях в Германию. Тогда над обозом обманутых людей пролетел «кукурузник», и с помощью мегафона предложили всем беженцам сойти с шоссе, так как мимо них должны пройти танки на большой скорости. Немцы тут же свернули на самую бровку шоссе, но немало лошадей испугались рокота танков, понеслись куда глаза глядят… То-то на обочинах мы видели раздавленные повозки, патефоны. Попадались сплюснутые крупы лошадей…
Склад мы нашли во дворе, окруженном высокими домами, где нас уже ждали старшины из рот и батарей. Ящики с минами и снарядами, ручными гранатами и патронами были быстро перегружены. Оставшиеся ящики ездовые быстро уложили в штабеля, и я отпустил их.
На улице справа от домов, где еще дымилась подбитая «тридцатьчетверка» С обгоревшими мертвыми танкистами возле нее, часто рвались снаряды, слышались автоматные очереди и звонко хлопала «сорокапятка». Несло гарью пожарища. Где же Неминущий? Борис заложил пальцы в рот и пронзительно свистнул.
Неожиданно, метрах в десяти от нас с Борисом, из подъезда вылетел всклокоченный Неминущий. Он увидел нас и, передохнув, смятенно проговорил:
— Когда уехал капитан, я решил проверить, кто остался в домах… Склад же боеприпасов… Ну… Заглянул в тот подвал, а там… Мамочка родная!.. Три каких-то вахлака отнимают у немцев чемоданы и сумки. Увидели меня и полосонули из автоматов… Едва ноги унес… Сложил бы буйную голову Фома не за понюх махры. Твои, наверно, штраферы, Борис. Что будем делать, лейтенант?
Я проверил свой автомат, походил немного у подъезда и сказал мастерам, чтобы они смотрели в оба, а сам спустился по лестнице и дал очередь в темноту. И тут же выскочил во двор.
Но чего не бывает на войне!
Откуда ни возьмись, из-за угла вылетел открытый «доджик» с нашими разведчиками. Я подбежал к старшему лейтенанту и доложил обстановку. Он скомандовал автоматчикам, и те окружили подъезд как раз в тот момент, когда из него, крадучись, выходили небритые солдаты с вещмешками
На разостланную плащ-палатку мы вытряхнули содержимое мешков и, пригласив из подвала немцев, предложили забрать свои вещи. Были там и золотые колечки, и серебряные подстаканники, и ложки. Женщины, старики и старухи разобрали свое добро и, бормоча слова благодарности, без конца кланяясь, вернулись в подвал. Грабителей командир роты увез с собой. К вечеру бой отдалился, и немцы разбрелись по своим домам.
Через два дня меня вызвали в штаб полка, и начальник артиллерии попросил немного повоевать командиром огневого взвода в батарее полковушек. Очень просил Недогонов, так как замучился без офицеров… Вот уже месяц один мается.
Перед восходом солнца меня разбудил наводчик орудия Немазанный. Долговязый парень с шелковистым чубом потоптался в землянке и с улыбкой добавил, что меня вызывают в штаб полка.
Я побрился и разделся по пояс. На спину из канистры поливал ездовый Наумов, угловатый и несобранный паренек из Западной Белоруссии. Он никак не мог привыкнуть к солдатской житухе. Далеко на той стороне гукнуло орудие, и Наумов застыл с канистрой и чуть присел.
— Чего притаился? — спросил я опасливого ездового, вхолостую похлопывая себя по груди. — Недолет. Заметил, как чавкает?
Снаряд разорвался где-то на берегу, не долетев до батареи метров пятьсот. В ответ рявкнула одна из пушек, наставленных кругом на всех полянах и опушках. И пошло, и поехало… Поднялся грохот, засвистели снаряды со всех сторон. Скомандовал и мой комвзвода лейтенант Бойков, которого я с вечера оставил за себя на дамбе, где находился наш наблюдательный пункт. Я тут же дал отбой. Зачем преждевременно обнаруживать огневые?
Я позавтракал с недавно прибывшим прямо из Ростова молоденьким лейтенантом Бондариным. Для меня он стал весточкой из родных мест. Я долго расспрашивал Бондарина о Ростове, о Шахтерске, в котором он был проездом. Лейтенант рассказал о том, как пленные немцы восстанавливают разрушенный городской проспект имени Энгельса. Строят также автомобильную дорогу из Москвы на Кавказ. Что ж, пусть хоть что-нибудь восстановят из тысяч и тысяч разрушенных городов, сел, заводов, улиц, дорог в этой жестокой войне.
Из дому я регулярно получал письма, а раз даже мама прислала свои каракульки — благодарила за денежный аттестат. Мои деньги оказались большим подспорьем для семьи. Нина же Карначева прямо-таки забросала меня любовными посланиями, и я был благодарен этой преданной душе за то, что она скрасила мою тяжкую военную пору…
Невысокий, но полный и даже грузноватый, с широким лицом, покрытым конопушками, Бондарин только на первый взгляд казался неповоротливым. В трудную ответственную минуту он умел собраться и принять правильное решение, быстро готовил данные для стрельбы, хорошо знал немецкий и, главное, сразу поладил с солдатами. Уже через месяц они считали его своим в батарее.