Белая ворона

Вран Карина

Определенно, надо попробовать себя в рисовании.

Надо пробовать все, до чего только дотянусь.

— Ма, Мэйли хочет рисовать, — тут же волей-неволей загоняю себя в рамки принятых здесь словарных построений. — Учиться.

— Дорогой, — мама разворачивается к бате. — Наша дочь заработала на съемках триста юаней.

— Наша дочь — лучшая, — сияет, как начищенная монетка в пять цзяю. — Вся в нас!

— Обучающие курсы для самых маленьких стоят двести юаней, — все-то она знает. — Плюс небольшие траты на карандаши и фломастеры.

И еще останется на новую одежду. Я разузнаю, возьмут ли Мэйли так рано.

Конечно, батя соглашается.

Улыбаюсь: это не разбазаривание семейного бюджета, а вклад в развитие. В куче игр (ММО особенно, кто играл, знает) есть система набора опыта. И нередко включена опция, когда за плату скорость набора опыта можно увеличить.

Может, я, как в прошлой жизни, окажусь бесталанной в изобразительном. Там прямо совсем грустно у меня было с рисованием, черчением и т.д. Я даже снежинки из салфеток, которые в том моем детстве клеили на окна под Новый год, вырезала криво.

Но ведь не попробуешь — не узнаешь. Мои попытки в каллиграфию мама вообще-то хвалит.

Мироздание, признайся честно, ты мне в этот раз руки в то место вставило? Или так же, как в прошлый?

Октябрь 1999 г, Бэйцзин, КНР.

— Нарисуй дом, — дает задание молоденькая учительница.

«Лаоши» звучит по-местному «учитель». С чем оно слегка созвучно, думаю, многие помнят.

С домом трудности возникают еще на этапе установки стен. Они норовят закосить под волны. Я соплю, налегаю на карандашик, но здание куда-то уезжает. Крыша съехала еще до установки, причем не только у рисунка, но и бумагомарателя.

Урок пробный. Учитель сказала, что возьмет меня в группу к двухлеткам, если я приемлемо справлюсь с двумя рисунками.

«Ха! Всего два? Тащи свои карандаши, девчуля», — так я подумала в начале испытания.

Дома — новенькими карандашиками — я успела нарисовать дерево. Не скажу, что получился шедевр, но для текущей моторики — ничего так.

Не думала, что с обычными прямыми линиями будет сложнее. Я же и вертикальные, и горизонтальные черты уже вполне освоила.

Однако имеем то, что имеем. Я постаралась отыграться на раскрашивании. Для равномерности даже особую малышковую технику применила: пальцем растерла цвет по стенам.

За сим действом мама и учитель наблюдали с приподнятыми бровями. Но не вмешивались: творца нельзя отвлекать в момент творения.

На законченный рисунок учитель взглянула и… отложила в сторону. Стоп, и ради этого мимолетного взгляда я тут чуть не взмокла?! Ладно, будем считать, она в процессе все нужное и важное подметила.

Второе задание и того сложнее. Мне поручили нарисовать маму. Вроде бы легко: мама передо мной сидит, живой пример, натура. Наверное, так бы оно и было. Будь мне не семнадцать месяцев от роду, а семнадцать лет.

Я на минуту-другую впала

в замешательство. Человека живого рисовать коротенькими и почти деревянными в плане моторики (с учетом всех моих стараний) пальцами?

Да вы издеваетесь, учитель?

Девушка, миловидная и приятная как в виду, так и в стиле общения, сидела с отстраненным лицом.

И тут я вспомнила, как придумала в свое время ход для героини-художницы. Он назывался: видение руки.

То есть, героиня в какой-то момент уходила в себя (когда вернусь, не знаю), и позволяла подсознанию и рукам творить на холсте все, что им заблагорассудится.

Я это придумала? Мне и убеждаться на практике, рабочая ли метода или чушь собачья.

Сначала ничего не происходило. Лист, карандаши, в пальцах зажат черно-белый. С него всегда все начинается, верно? Мы задаем контуры, затем обозначаем свет и тень.

Как порядок и хаос.

И лишь потом приходит время цвета.

Чирк… неуверенная линия. Вроде пол или земля под ногами. Точка. Отсюда надо рисовать человека. Ну не «палка-палка-огуречик» же тут должны появиться?

Точка. Карандаш давит на лист, грозясь продырявить его насквозь.

«Ну видь же ты уже!» — мысленно вопию к руке, которой пора бы уже «прозреть» и начать творить.

Затем я моргаю. И когда веки и реснички поднимаются, передо мной лежит уже не белый лист.

«Рояль педальный, а не виденье руки!» — мой ужас так всеобъемлющ, что я чуть не начинаю материться вслух. На русском.

Глаза, как два больших овала. Хорошо рифмуется с: провала.

Мои глаза, как два овала.

Я тонко чувствую запах провала.

Как-то так.

Провалом не пахнет, им смердит.

Это не рисунок. Это мрак, трэш, угар и жирненький намек на расчлененку. Вот, что «увидала» моя верхняя конечность. Как теперь это развидеть?

И, что страшнее, как исправить до того, как увидят взрослые?

Мама на рисунке угадывается. Портрет в полный рост не таков, как выставляют в Эрмитаже. Напомню: я-прошлая с изобразительным не дружила от слова вообще. Что явно сказалось.

Лицо… нет, не похоже. Что-то накалякано в стиле: «Я обозначу брови-глаза-нос-рот штрих-пунктиром и замажу все остальное однородным желтеньким».

Зато мамину длинную юбку я вполне узнаваемо нарисовала. И фартук кухонный. А совсем хорошо и различимо у рученьки моей вышел тесак.

Дала волю подсознанию, называется. Оно и вытащило один из ярких, запоминающихся моментов. Второй по яркости, навскидку — это когда она валяется в беспамятстве на полу. Это еще с красными колготами на лбу, а вокруг расползаются черные змеи из мокрых волос.

Что теперь делать-то?

Первый вопрос, который должен задать учитель при виде такого эпичного полотна: все ли у вас в семье благополучно? Ну не должен деть моего возраста рисовать холодное оружие.