Бельгийский лимонад
Шрифт:
— Нет, это надо же: спали дома на матрацах, под одеялами, с подушками под головами и даже не догадывались, что самое-то большое счастье поспать вот так, на голых досках...
В сгустившихся сумерках не разглядеть было его лица, но я отчетливо «слышал» улыбку—ироничную и грустную одновременно. И невольно улыбался сам. И остальные, наверное, тоже улыбались и думали при этом: многое по-новому заставит оценить нас эта война, многому научит наше поколение.
Впрочем, уже научила...
Пришел старшина,
— Занавесить окна телогрейками! И чтоб ни щелочки нигде!
И добавил тоном Дяденьки из книжки — добродушным и счастливым:
— Лампу раздобыл и керосин нашел.
Следом за старшиной к нам потянулись солдаты из других отделений. Оказалось, Иван Авксентьевич успел рассказать о моей находке.
Собрался практически весь взвод, исключая часовых. Хорошо еще, выбранная нами для ночлега изба не имела перегородок — одна большая горница, гости разместились более или менее терпимо.
Меня усадили за стол в центре, выкрутили в лампе повыше фитиль.
— Начинай, как давеча, с «Ивана», — подсказал старшина и объявил с улыбкой: — Тут про мое имя почти что целый столбец.
«Иван — самое обиходное у нас имя... переиначенное из Иоанна (коих в году 62), по всей азиятской и турецкой границе нашей, от Дуная, Кубани, Урала и до Амура, означает русскаго...»
— От Дуная, Кубани, Урала и до Амура, — подхватил Иван Авксентьевнч, прерывая меня, — на этаких тысячах верст — и везде мои тезки! А какой-то несчастный фриц собрался нас задавить!
Разволновался, схватился за кисет, но остановил себя: «Уговор дороже денег!»
Дело в том, что по его же собственному предложению договорились во время чтения не курить...
Я двинулся дальше. Знакомые живые слова чередовались с устаревшими, давно вышедшими из употребления, звучащими для нас странно, порою смешно. Однако никто ни разу не засмеялся.
«Изба (истопка, истпка, истба, изба), избенка, избеночка, избушка, -шейка, -шенка, -шеночка, изопка, избочка, избишка, избина, избища — крестьянский дом, хата...»
Не знаю почему, я волновался и, чтобы скрыть волнение, читал вначале как бы с усмешкой. Но, случайно подняв от книги глаза, увидел, как меня слушают: сосредоточенно, чуть запечалившись. И перестал паясничать.
«Избавлять — избавить кого, чего или от чего; спасать, освобождать; отклонить беду, неприятность; выручать, подавать помощь заступничеством...»
— Как он каждое слово чувствовал! — вновь не удержался старшина.
— До самого, что ни на есть, нутра добирался, — подхватил Костя Пахомов, помощник командира взвода. — ИЗБАВЛЯТЬ — это же про нас, про нашу сегодняшнюю задачу: спасать, освобождать свою землю от фашистов, подавать матерям, сестрам помощь заступничеством!
— Вот я и говорю, — обрадовался старшина, — об этом и говорю...
Ему, я видел, чертовски хотелось
Я решил помочь ему:
— Не пора посты менять?
Старшина бросил взгляд на часы, кивнул согласно.
— Не хочется сегодня в приказном порядке этого делать...
Умолк, ожидая, кто изъявит желание пойти в подмену. В комнате воцарилась тишина. Какие-то мгновения она была просто тишиной, затем превратилась в тишину неприятную, потом — в тягостную.
Добровольцев не обнаружилось. Зря, видно, такое затеял старшина: легко ли принудить себя покинуть теплую избу, уйти от Даля! Когда бы приказ — все просто, а так: «Почему я, а не сосед?»
Другой разговор, позови старшина под пули — там сработало бы сознание долга, а тут, хотя и совестно перед товарищами, которые ждут подмены, но никто не сомневается, что товарищи поворчат да и простят.
— Можно, я пойду?
Матрена?..
Старшина не успел ответить: солдата хлестнула в спину подначка Антона Круглова:
— Всё, братцы, Родина спасена: Матрена двинул подавать помощь заступничеством!
На парня низринулся хохот всего взвода — низринулся, согнул плечи, заставил втянуть голову.
Из-за хохота почти не слышен был звук оплеухи, настигшей Антона. Влепил ее Костя Сизых. И встал рядом с Матреной.
— Товарищ старшина, разрешите на пару с ним!
Старшина снова не успел ответить: взвился Круглов.
— Ах, так? — кинулся на Костю.
Теперь старшина уже не позволил выйти событиям из-под контроля:
— Круглов! — рявкнул.
Санинструктор притормозил, но не успокоился:
— Он же меня ударил! — растерянно топтался, оглядывая только что хохотавших бойцов. — Все видели? Сизых меня ударил!
Никто, однако, не поспешил записаться в свидетели, а старшина распорядился, уже позабыв о Круглове:
— Первый пост меняют Егорушкин и Сизых! На второй приготовиться Путинцеву и Коржову!
Шагнул к двери, скомандовал, раскрывая кисет с махрой:
— Перекур!
4
Наша речь на фронте поневоле приобрела иной характер, чем это было дома. Причем мы совершенно не замечали случившейся перемены. Даль же как бы вернул нас в мирное время, от зажелтевших страниц повеяло уютом семейных вечеров, полузабытым теплом шершавых материнских ладоней.
Прочесть успели всего ничего — 53 страницы. 53 из 779. И когда наутро приготовились покинуть отогревшую нас деревушку, я невольно заколебался: не взять ли книгу с собой? Однако вещмешок у меня был набит под завязку, а если бы и удалось ее втиснуть, следовало приготовить себя к необходимости таскать на плечах лишнюю пару килограммов.