Бельгийский лимонад
Шрифт:
И вот Утемов лежал теперь на соломе, застилавшей дно глубокой повозки, отирал после очередного приступа холодный пот со лба и вяло вслушивался в перебранку, в которой участвовали два голоса: знакомый и просительный — его ординарца Коли Клушина, незнакомый и неподступный — похоже, совсем молодой девчушки. Утемову мешал увидеть ее высокий борт, но она почему-то представлялась ему востроносой и тонкобровой, с распущенными, выгоревшими на солнце волосами.
— Чем мы виноваты, что наш медбатальон два дня как разбомбили? — говорил Коля. — Все
— Не знаю, не знаю, — цедила в ответ девушка. — Надо было выяснить, куда ваши перебазировались. А мы просто не в состоянии обслуживать другие части, со своими ранеными по двадцать часов от столов не отходим.
— Свои, чужие... Будто мы из-за линии фронта.
— К чему это — играть словами? Я же сказала: по двадцать часов работаем. К тому же у тебя... у твоего комбата даже и не ранение.
— Помирать теперь ему, как собаке какой?
— Тянуть не надо было. Дотянут всегда до последнего, потом — «Караул, помогите!»
Утемов, злясь на дребезжащую слабость во всем теле, с трудом приподнялся на локоть, но борт повозки все равно оставался выше линии глаз. Ничего не увидев, позвал слабым голосом:
— Клуша...
Вместо ординарца из-за борта появилось девичье лицо — действительно востроносое и тонкобровое, лишь волосы не были распущены, их прикрывала медицинская косынка. Девушка вгляделась в него, бровки дрогнули, изломились, она разом пострашнела и сказала с упреком:
— Знала, нельзя мне на вас смотреть — жалость проснется... Где болит? Тут? Ну-ну, будьте мужчиной, всего-то ничего — аппендицит. Точно вам говорю. Вот доктор обрадуется: за все время — первая довоенная операция.
...Хирург встретил теми же словами:
— Будь мужчиной, комбат...
После этого сообщил:
— Ничего обезболивающего нет, весь резерв исчерпан. Единственно, могу храбрости для предложить глоток спирта.
Утемов отрицательно покачал головой, сделал попытку улыбнуться — ободрить врача улыбкой, не смог, пообещал:
— Буду мужчиной.
Не стонал, только вскоре после начала операции, боясь искрошить зубы, попросил у сестры какую-нибудь тряпку. Она отмотала кусок бинта, засунула ему в рот.
Сквозь боль услышал, как ругнулся хирург:
— Ах ты, черная немочь, так и думал: гнойный!
— Черная немочь? — невнятно вытолкнул из-под бинта Утемов. — Откуда это у вас, доктор?
Хирург, не поднимая головы, окликнул сестру:
— Чего он, Лида?
— Бредит, чего же еще! — определила та. — Может, правда, спирта ему, Никита Дмитрич?
— Заканчиваю уже. Повязку наложим, нальешь.
Боль утратила четкие контуры, стала подниматься к груди, расползлась по телу. Утемов чувствовал невероятную усталость. Одолевая ее, заставил себя сосредоточиться на хирурге: смуглое лицо с крутым лбом, языками залысин, тучами бровей показалось до странного знакомым.
«Черная немочь... — повторил про себя. — Откуда же это у вас, доктор?»
Память,
Утемов спросил после у сержанта, что означает странное присловье. Тот, смущаясь, пояснил: этак, бывает, на родине у него, в Прибайкалье, отношения выясняют. «Как, к примеру: ах ты, холера!»
Боль опять вернулась, объединилась с усталостью, и Утемов понял: еще немного — и ухнет в беспамятство. В этот момент хирург сказал:
— Ну, вот, батенька, как будто все, теперь дело за организмом, — и похвалил, отходя в угол палатки, к стоявшему там ведру: — А ты молодцом, комбат!
Сестра тоже оставила Утемова, зачерпнула воды, стала поливать из кружки хирургу на руки. Утемов вытащил изо рта мокрые лохмотья бинта, пошевелил непослушным языком:
— Извините, доктор, как ваша фамилия?
— Ну и ну! — подивилась сестра. — Думала, спиртом отпаивать придется, а он...
Хирург рассмеялся, принял из рук сестры полотенце, начал протирать пальцы — по отдельности каждый палец, один за другим.
— Свечку собрался поставить мне, комбат? Или через газету благодарность объявить?
— Не в этом дело, доктор, после все вам объясню. Может, скажете хотя бы, откуда родом? Не с Байкала?
— Земляка во мне признал? Это совсем другой разговор.
— Скажите, сын есть у вас? Взрослый.
Улыбка сошла с лица хирурга, брови снова зависли над глазами.
— Двое их у меня, взрослых. И оба — на фронте. Добровольцы. И от обоих — никаких вестей...
— Извините, доктор, за настырность: их как зовут, сынов ваших?
Хирург не услышал вопроса: продолжая по инерции перетирать давно сухие пальцы, стал глухо рассказывать:
— Старший с третьего курса института пошел — в железнодорожном учился, в Сибири, а Коля только-только техникум кончил. Связист. Самая опасная, как мне представляется, специальность на фронте...
— Значит, младший — Николай, — упорно шел к своему Утемов. — А как же все-таки старшего зовут?
— Геннадий...
— Доктор, — вскинулся, позабыв о боли, Утемов, — доктор... Нет, это же надо, такое совпадение, доктор: ваш Геннадий, он...
— Ну, никак не разродимся! — не выдержала сестра. — Скажите лучше, где искать вашу часть?
Штабной блиндаж располагался позади линии окопов, в самом начале небольшой, протянувшейся в глубину обороны, балки.
Прокопанная в полный рост траншея, накрытая маскировочной сеткой, выходила к нему, сделав два поворота. После второго она немного приспускалась, заканчиваясь у входа узкой площадкой.