Бельгийский лимонад

Падерин Геннадий Никитович

Открытие в Подольске

Если бы сам не испытал на собственной шкуре, в буквальном смысле этого слова, не испытал, не убедился, ни за что не поверил бы, что, листая в течение дня подшитые листки бумаги — да, листки обыкновенной бумаги, не какой-нибудь там наждачной, а именно обыкновенной, — можно к вечеру отслоить кожу на пальцах до мяса. До кровавого мяса. До синих всплесков в глазах.

— Что же это вы делаете, капитан? — остановился возле отведенного ему для работы

стола сатиновый халатик, увенчанный копной оранжевых кудряшек. — Или вы первый раз в архиве?

Овсянников, с болезненной гримасой разглядывавший стертые пальцы, поспешно сунул руку под стол, буркнул отчужденно:

— У вас в Подольске впервые, а вообще-то...

— Ладно, не оправдывайтесь, давайте сюда руку, обработаю вам пальцы... На ночь повязку не снимайте, а завтра, перед тем, как сесть за стол, наденете вот это.

Достала из кармана халатика горсть «сосок», объяснила:

— Спецура архивариусов, без таких напальников мы к бумагам и не подходим.

— Вот уж, действительно, во всяком деле свои тонкости.

— Приходится приспосабливаться... А вы откуда к нам, из Москвы? Из министерства?

— Почему так решили?

— Ну, как же: сегодня только приехали — и нате вам, уже в святая святых. Простые смертные к нам по неделям доступа добиваются, и не каждому удается.

Овсянников рассмеялся:

— Не из министерства я — из Сибири, а к нам, сибирякам, отношение особое.

Его подмывало рассказать этой участливой девушке с оранжевым великолепием на голове детективную историю о том, как удалось не просто проникнуть к ним в «святая святых», но еще и заручиться содействием самого начальника архива.

В самом деле, это смахивало на детектив, когда в городском отделе КГБ, куда он обратился за помощью, дежурный выложил:

— С гостиницей — это да, имеешь шанс, а насчет архива — извиняй, на него наши чары не действуют. Вполне может так случиться, что вернешься в свою Сибирь ни с чем.

— Смеешься? Для чего три тысячи верст пилил?

— Вообще-то, есть там один наш майор... Но тут все от самого тебя будет зависеть, сумеешь столковаться, будешь иметь шанс. Записывай фамилию: Сидоров. Майор Сидоров.

Овсянников на этот раз отправился в командировку в форме, при новых погонах. Подумалось: если будут встречать по одежке, форма за себя скажет. Ну и, чего там кривить душой, форсануть чуток хотелось.

Однако к своему капитанскому званию привыкнуть не успел, и когда на подходе к зданию, куда его нацелил дежурный, услыхал: «Эй, капитан!», даже не поднял головы.

Зов повторился — окликали из распахнутого окна со второго этажа:

— Слышь, капитан, ты, что ли, из Сибири?

Овсянников, наконец, врубился:

— Ну я. А что?

Перевесившись через подоконник, парень в накинутом на плечи кителе известил белозубо:

—

О тебе тут по телефону хлопотали, — и добавил, закуривая: — Поднимайся сюда, комната семь. Сидоров я.

Майор Сидоров оказался человеком доброжелательным и, главное, контактным: уже через пару минут у них обнаружился общий знакомый, с которым Овсянников заканчивал институт, а майору довелось служить в армии.

Когда перешли к делу и Овсянников рассказал о Бовине, майор решительно поднялся, позвал:

— Айда к генералу. Сейчас закажу тебе пропуск, и — к генералу.

— А удобно?

— Ты же не из любопытства к нам приехал!

Территория архива поражала воображение: это оказался, в буквальном смысле слова, город в городе. Глядя на бесчисленные корпуса, Овсянников невольно подумал о том духовном богатстве, каким располагает государство, сумевшее сберечь столь большое количество документов, связанных с военной историей отчизны, с мужеством и героизмом тысяч и тысяч ее сынов; документов, хранящих бесценный опыт поколений.

Майор провел его в кабинет начальника архива, представил, сказал:

— Секретоноситель у них один, товарищ генерал, с трещиной оказался, и похоже, трещина еще с войны. Потому капитан и к нам.

— И большой он емкости, секретоноситель ваш? — повернулся генерал к Овсянникову.

— Ко многому доступ имеет. Ученый. Без пяти минут членкор.

— И допуска пока, конечно, не лишили, чтобы не насторожить?

— Решение такое, товарищ генерал: подождать моего возвращения. Смотря что от вас привезу.

— Что же, резонно, — оглянулся на майора. — Правильно, что ко мне привел, надо сибирякам помочь.

Придвинул телефон, набрал номер, сказал в трубку:

— Сейчас к вам зайдет капитан... — поднял глаза на Овсянникова, подождал, пока назовется, — капитан Овсянников, да, Овсянников, прошу обеспечить ему режим наибольшего благоприятствования... Именно так, в полном объеме, он скажет, что его интересует. И, пожалуйста, не ставьте его в рамки в смысле продолжительности рабочего дня, у него горячие угли пятки жгут...

Нет, Овсянников не стал рассказывать эту историю оранжевым кудряшкам, здраво рассудив, что его роль в ней нулевая, хвалиться нечем, просто ему повезло на людей, которые смогли вникнуть в ситуацию, отнеслись с пониманием.

Пять дней были в работе напальники на руках у Овсянникова, бессчетное количество страниц, машинописных или заполненных писарской скорописью, по-мышиному прошуршало в благоговейной тишине хранилища. Занудное, рутинное занятие. И главная трудность в том, чтобы при убаюкивающем однообразии действий и при столь же убаюкивающем однообразии результата — мимо, мимо, мимо... — не утратить собранности, не позволить притупиться вниманию.