Бельгийский лимонад
Шрифт:
Возможно, именно этим был предопределен шаг за черту. Но Голиков не исключал, не мог исключить и предположения, что уход этого человека из жизни не был добровольным, что он поступил так по принуждению. По принуждению обстоятельств. Неожиданный их расклад заставил на такое решиться. Уйти из жизни, дабы унести с собой концы тайных связей.
Почему Голиков не попытался обосновать перед руководством необходимость задержания Бовина сразу после беседы, почему не настоял на таком ее завершении, отпустив преступника, что называется, с миром? Одной из причин и были
Не рискнул. Понимал, что с него действительно не сведут теперь глаз? Или контакт на такой случай вообще исключался? Предусматривался единственно возможный путь — подчиниться обстоятельствам? Жесткому, без свободы выбора диктату обстоятельств?
«Не боитесь, что сбегу?»
Сбежал.
И унес с собой тайну этого шага.
И тайну связей.
Если, конечно, они существовали. И не были занафталинены.
Эти, оставшиеся без ответа, вопросы не дадут отныне спокойно спать. Предстоит поиск, трудный и, возможно, опасный. «Дело об ордене» не подлежит пока сдаче в архив.
Голиков сделал над собой усилие, одолел остававшиеся до веранды метры.
— А что, Юра, — сказал Овсянникову, только что выплюнувшему в снег еще живой окурок, — если и мне испортить сигарету? Выкроишь из своего резерва?..
Из «Дела об ордене»
«При осмотре места происшествия зафиксировано следующее. Прямо, как войдешь с улицы, — кухня, из нее — ход в комнату. Слева от входной двери — лестница на мансарду. Под лестницей — окно, у окна — круглый стол.
На столе: темный галстук, открытая пачка сигарет «Астра», пустая пачка из-под сигарет «Вега», очки, кухонный нож, коробок спичек, отвертка, пластмассовая бутылочная пробка, пластмассовая шариковая ручка, две записки (одна — на визитке, вторая — на клочке бумаги).
За столом, в углу — холодильник. На полу, между столом и холодильником — две пустые бутылки: одна с этикеткой «Водка русская», вторая — «Карачинская».
На краю стола со стороны лестницы, на клеенке — следы обуви. Над столом свисает от верха лестницы сдвоенная бельевая веревка, концы разлохмачены.
На верхней ступеньке лестницы, у входа на мансарду, вбиты вместе два гвоздя размером 200 мм, за них захлестнута сдвоенная веревка.
Труп на полу под лестницей, на спине, головой к выходу из дома, ноги — между двумя стульями у стола, на шее — поперечный кровоподтек от уха до уха.
Одежда: серый пиджак, серые брюки, серые носки, черные ботинки, светлая рубашка в клетку.
На левой руке — часы послевоенного выпуска марки «Полет», ход не нарушен, время — с отставанием на 2 мин.
В карманах пиджака обнаружено: паспорт на имя Бовина В. И., шариковая ручка черная, пластмассовая, расческа белая, пластмассовая.
В карманах брюк обнаружено: кошелек с наличностью 17 руб. 63 коп., носовой платок».
(Из
«Начальнику областного управления КГБ.
Сначала о себе: докт. наук, ст. научи, сотр. НИИ, фамилия Колосков М. И., адрес: Северная, 26, кв. 7.
Обо всем, что изложено ниже, собирался сначала просто прийти и рассказать, но потом понял, что собьюсь, настолько это меня потрясло.
Дело касается Бовина В. И. Мы с ним знакомы по совместной работе еще с 1958 г., последние 15 лет жили в соседях, близко общались с его семьей.
Это — вместо предисловия, в порядке пояснения, а суть такова: приходит к нам на квартиру в совершенно расстроенных чувствах его жена и рассказывает мне, что ее муж вовсе не Бовин, что он в течение всей войны служил немцам. И что сейчас все это вскрылось. И спрашивает совета: как им быть, что делать?
Я стал ее, как мог, успокаивать, говоря, что все поправимо, все утрясется, а сам, по правде говоря, принял ее слова за какой-то болезненный бред.
На следующий день, в институте, меня попросил зайти к нему в кабинет сам Бовин и стал тоже мне рассказывать, что в течение всей войны служил немцам, что, более того, закончил ихнюю разведшколу и вернулся по окончании войны на родину под вымышленной фамилией.
Спрашивал, как, на мой взгляд: расстреляют его или только посадят в тюрьму? В том, что исключат из партии, не сомневался. Потом стал просить совета: сейчас ему застрелиться или подождать, чем кончится следствие?
Весь этот разговор настолько меня обескуражил, что я смог только задать в растерянности такой глупый и никчемный вопрос: долго ли, дескать, он привыкал к вымышленной фамилии? На этом разговор прервался, т. к. в комнату вошли посторонние.
В течение всего разговора я был очень удивлен, что он держался совершенно спокойно, я бы сказал, безразлично, как если бы разговор шел об обыкновенных текущих делах...»
(Из заявления сослуживца)
«КГБ, Голикову.
Моя семья честная, чистая, трудовая. Мне стоило больших усилий скрыть от них свое прошлое.
Жить охота, но я избрал сегодня этот жалкий путь... Бовин».
(Из предсмертной записки)
Война продолжается
«Двадцатью артиллерийскими залпами...» Нет, это лишь нам казалось, лишь думалось тогда, в мае сорок пятого, будто победные залпы салюта раз и навсегда подведут черту под самой кровавой из войн, под всем ее святотатством. Да, лишь казалось, лишь верилось в такое, на самом же деле Акт о безоговорочной капитуляции Германии положил конец боевым действиям, но не войне.
Кто возьмет на себя смелость определить, где будет поставлена точка? Кому по силам поставить ее в памяти старых — теперь уже старых — солдат, в сновидениях вдов, на страницах книг, в спектаклях и фильмах, в осмыслении историков и военной науки?..