Бельгийский лимонад
Шрифт:
Бовин со всхлипом проглотил слюну, криво усмехнулся:
— Это я вторую часть «Мертвых душ» огню предал. На этом вот подносе. — И после недолгой паузы добавил с новым всхлипом: — Не могу собраться с мыслями, все куда-то в сторону ведет.
Голиков включил магнитофон, кивнул на лежавшие перед Бовиным листки машинописи:
— И Данченко не помог?
Бовин поморщился и брезгливо, одним мизинцем отодвинул от себя стенограмму давнего допроса.
— Что бы я вам ни написал, вы все равно поверите ему, а не мне... Разрисовал, гнида: и служить-то мы с Пожневым к немцам чуть ли не с радостью пошли, и пили-то,
— Так, понятно, — сказал Голиков. — Написать не получилось, станете устно рассказывать?
— Вы спрашивайте, что вас интересует, я готов ответить. В меру памяти, конечно.
— Хорошо, попробуем так, по системе вопрос — ответ. Вопрос такой: с какого момента в вашем давешнем признании изложение событий перестало совпадать с действительностью?
— Про бауэра я в самом деле нафантазировал, служил в немецкой армии до конца, то есть до начала апреля сорок пятого года.
— Пожалуйста, с подробностями.
— После перехода бывших советских военнопленных к партизанам всех русских из нашей батареи действительно отправили в Гомель, в лагерь, где мы находились около двух месяцев. Потом объявили, что немецкое командование нас прощает, и мы были возвращены в свою часть — она в то время располагалась в Трубчевском районе, в деревне Сельцо...
— Чем там занимались?
— Задача батареи оставалась прежней: препятствовать проникновению партизан на правый берег Десны. Но летом 1943 года все подразделения полка «Десна» и в том числе 621-й артдивизион были сняты со своих позиций и поэтапно начали отход в западном направлении по маршруту: Трубчевск — Погар — Почеп — Мглин — Клинцы — Новозыбков — Гомель — Бобруйск. Этот отход по времени занимал примерно с июня по декабрь 1943 года...
— Сколько времени батарея оставалась в Бобруйске?
— До января 1944 года. И не в самом Бобруйске, а на маленькой станции неподалеку от него. Там в январе 1944 года погрузились в железнодорожный состав и были отправлены в польский город Млава, где собрались и другие подразделения полка «Десна». В Млаве происходило переформирование частей. Было объявлено, что после переформирования нас отправят в одну из стран Европы для создания оборонительного вала от возможного вторжения англичан и американцев...
— В какую страну были отправлены вы лично?
— В феврале или марте было объявлено совсем о другом: кто желает попасть на Восточный фронт? Записались многие, и я в том числе. Взяли не всех. Отбирали группами человек по 10-12 (по состоянию здоровья, образованию и степени знания немецкого языка). Одну из таких групп в сопровождении немца отправили в 9-й гаубичный артполк 4-й танковой армии...
— Кого можете назвать из состава этой группы?
— Были Гришин из Горького, Перепелица из Одессы, Марукович из Белоруссии. Других не помню. В артполку — он был чисто немецкий — нас распределили по одному русскому в каждую батарею...
— Где располагался полк?
— Местоположение полка сначала было в городе Кельце, потом в городах Гливице, Оппельн, Герлиц, Дрезден, Либерец. Я служил в батарее в качестве вспомогательного лица: рыл блиндажи, готовил площадки
— Это все 44-й год?
— Нет, из госпиталя я вышел уже в марте 45-го. А в начале апреля 45-го сбежал из части в районе Рудных гор, переоделся в гражданскую одежду — к этому времени я уже возил ее в рюкзаке — и влился в группу работавших на немцев в Чехословакии советских ребят и девушек, насильственно угнанных из своей страны. Ну, а что было дальше, я рассказывал — там все соответствует...
— Так, понятно, — подвел черту Голиков и поглядел поочередно на Чедуганова и Овсянникова. — Что, двинемся дальше или по этому этапу еще есть вопросы? Как, Борис Абикеевич?
Чедуганов качнул головой и повернулся к Бовину, готовясь задать вопрос, но Бовин опередил его — брызнул слюной в Голикова:
— Теперь-то о каком этапе речь, куда еще дальше двигаться, если и так всего меня наизнанку вывернуть успели? За какими еще призраками гоняться собрались?
— Васи-и-лий Иванович, — проговорил укоризненно Голиков, — призраки — это не по нашей части, нам бы к истине пробиться.
Сделал знак Чедуганову, переключая на него напряжение беседы. Чедуганов сказал:
— Хотя этот вопрос до перерыва уже возникал, считаю необходимым теперь снова, однако-то, вернуться к нему: были ли во время вашей службы у немцев расстрелы и приходилось ли вам в них участвовать?
Бовин непроизвольно поежился, слизнул на губах соль.
— В показаниях Данченко упоминаются такие факты — два таких факта, я их тоже теперь вспомнил. Первый случай — это когда на окраине села Темное была построена батарея или ее часть (точно не знаю, поскольку я в это время дежурил на Н/П, метров за 400 от батареи), и я услышал выстрелы. Были расстреляны Романенко и Семенов — оба из числа советских военнопленных. Их расстреляли за попытку перехода к партизанам.
Второй случай расстрела, при котором я присутствовал, был в маршруте, между Трубчевском и Почепом, в деревне Уручье. Там нас построили, чтобы расстрелять бывшего советского военнопленного Головцова, которого схватили при попытке перехода к партизанам. Нас построили, зачитали приказ, и командир взвода тяги нашей батареи Клибатенко дал команду «Огонь!»
Вся батарея выстрелила, и я в том числе, а Головцов побежал живой. То есть все стреляли мимо. Тогда Клибатенко догнал свою жертву и пристрелил. Он был жестокий каратель, Клибатенко, имел крутой крав, лично руководил рядом расстрелов сослуживцев. Все его боялись, больше, чем немцев. В нем чувствовалась классовая ненависть к Советскому строю...
— У меня больше нет пока вопросов, — сказал Чедуганов Голикову.
— У меня тоже нет, — присоединился Овсянников.
Голиков кивнул тому и другому, сказал:
— В таком случае переходим к следующему этапу, будем надеяться, что он станет последним, — поднял на Бовина глаза. — У нас, Василий Иванович, есть основания не поверить в изложение событий того периода, который начался в вашей жизни в 44-м году, вслед за расформированием в Млаве полка «Десна»...
Бовин, как это уже было незадолго перед тем, стремительно подался вперед: