Белое движение. Исторические портреты. Том 2
Шрифт:
События, выйдя из-под контроля Гайды, начали развиваться стремительно.
16 ноября по городу уже разбрасывались с автомобилей листовки с призывами к восстанию против Колчака. Некоторые части присоединились к мятежникам. В поезде Гайды всю ночь шло лихорадочное сколачивание отрядов из большевицки настроенных грузчиков, моряков и всевозможных тёмных личностей из, как тогда говорили, «портовой черни». Здесь же им выдавали винтовки, патроны и бело-зелёные розетки («сибирские» бело-зелёные цвета были избраны восставшими в качестве отличительного знака).
Всё это заставило, наконец, Розанова выйти из летаргического состояния и принять меры по охране порядка в городе.
Все эти приготовления не могли не обеспокоить союзников. Те пока сохраняли нейтралитет, однако верх среди них теперь явно брали японцы, которые ещё с утра 17 ноября заняли усиленными патрулями главные улицы города. А когда американский Штаб в свою очередь послал несколько автомобилей со своими командами в сторону вокзала, командир японской роты под угрозой открытия огня заставил их вернуться обратно. Ни американцы, ни генерал Чечек теперь не могли уже открыто принять сторону Гайды.
Союзники выступили с общим заявлением, что не преминут разоружить ту сторону, которая первой откроет огонь. Поэтому правительственным войскам был отдан строжайший приказ ни в коем случае не начинать стрельбу первыми. Но около 2 часов дня, после того как к мятежникам подошли подкрепления, со стороны поезда Гайды прогремели первые выстрелы. Сражение началось.
По словам Гайды, его силы состояли из 700 человек (в том числе 45 офицеров) при семи пулемётах, представители же противоположной стороны говорят о 2 000 мятежников. В первый момент им противостоял лишь отряд из 26 офицеров и 280 юнкеров «школы Нокса» при 6 пулемётах, под командованием полковника Рубца-Мосальского. Цепи гайдовцев устремились к зданию вокзала, защищаемому двумя слабыми юнкерскими ротами. Одновременно Гайда послал обходные отряды, стремясь взять в кольцо защитников Вокзальной площади, но здесь их остановили японцы, угрожавшие открыть огонь.
Дело в том, что с началом боя японцы решили ограничить зону военных действий непосредственно Вокзальной площадью и прилегающими железнодорожными путями и пристанями, закрывая доступ сражающимся в остальные части города, для чего окружили весь район, вместе с правительственными войсками и мятежниками, своими многочисленными патрулями. Это резко сузило возможности восставших, хотя несколько мешало и правительственному отряду.
Сторонники Гайды после четырёхчасового боя сумели занять вокзал; юнкера, защищавшие законную власть, укрепились на другой стороне площади, в зданиях Штаба крепости и окружного суда. Им срочно требовались подкрепления, но Розанов, с которым они попытались связаться по телефону, не подходил к аппарату и вообще ничем не проявил своего руководства. Полагаться приходилось лишь на свои силы.
К вечеру 17 ноября положение стабилизировалось. Вокзальная площадь простреливалась столь плотно, что ни одна из сторон пока не могла пересечь её. С моря правительственные силы поддерживались огнём миноносцев. Наконец, стали подходить подкрепления из юнкеров и гардемаринов.
В штабе Гайды, несмотря на определённые успехи, настроение было подавленное. Чтобы хоть как-то защитить людей от огня с моря, Солодовников предложил перевести всех в здание вокзала. Гайда согласился с этим, но одновременно объявил, что Солодовников (вполне успевший показать
В течение ночи на вокзал Гайде звонили и приезжали чины союзного штаба, они же передали ультиматум Розанова. Тот предлагал всем мятежникам сдаться, гарантируя им личную неприкосновенность, а самому Гайде с чинами его штаба и конвоем - право свободного выезда за границу. К чести Гайды, он отказался бросить своих людей. Он всё ещё надеялся на чудо - на вмешательство чехов и американцев, хотя прекрасно понимал, что как только к Розанову подойдёт артиллерия, положение мятежников на вокзале станет безнадёжным: противопоставить артиллерийскому огню им было нечего. Японцы вполне выявили свою твёрдую позицию — их патрули плотно обложили Вокзальную площадь, а линейный корабль «Микаса» постоянно освещал здание вокзала своими прожекторами.
На протяжении ночи то и дело вспыхивали перестрелки. Между тем правительственные войска усиленно готовились к штурму вокзала. Под утро им было доставлено полевое орудие.
В четыре часа утра 18 ноября орудие прямой наводкой открыло огонь по вокзалу. С моря его поддержала артиллерия миноносцев. Сразу за этим цепи юнкеров поднялись и с криками «Ура!» бросились вперёд. Сопротивление мятежников было сломлено почти мгновенно. В их рядах поднялась паника, и юнкера, воспользовавшись этим, ворвались на вокзал. Солодовников так описывал этот момент:
«Подхваченный волной обезумевших людей, я был увлекаем потоком живых человеческих тел из стороны в сторону. Ныряя в волнах разбушевавшейся стихии, давя живых, наступая на трупы, я напрягал все силы, чтобы удержаться на ногах. Гром разрывавшихся снарядов, стрельба друг в друга, команда сотен голосов, свист пуль и звон разбитого стекла доводили людей до исступления. Чувствовалось полное бессилие подчинить себе людей, метавшихся подобно зверям, забытым в клетке во время пожара. Но вот волна докатила меня донизу, и когда блеснул очередной луч японского прожектора, мой взор остановился на группе барахтавшихся людей, среди которых был генерал... Я сделал отчаянное движение и ухватился за фалды, генеральского пальто, желая удержать генерала от безумного поступка. Генерал кричал “За мной!” и пробивался к дверям перрона, который находился под страшным обстрелом пулемётов с “Калмыковца”, тогда как другие выходы с вокзала были под таким же огнём цепей противника. Я не сомневался, что за дверью генерала ждёт неизбежная смерть или позорный плен. Видно, вера в помощь генерала Чечека ещё теплилась и была той пресловутой соломинкой утопающего, которая удерживала меня на вокзале. Последовавший новый удар человеческой волны распахнул двери и пробкой выбросил нас на перрон, где многие испустили свой последний вздох, тогда как остальные залегли вдоль рельс. Ещё один момент — и генерал исчез из виду...»
Вот когда сыграл свою роль «Калмыковец». В предыдущий день мятежники смогли отрезать ему путь, взорвав рельсы, но не сломили сопротивление его команды. И теперь пулемёты бронепоезда, в свою очередь, отрезали врагу путь к бегству. В результате мятежникам оставалось лишь спасаться кто как может. Солодовников, не растерявшись, воспользовался приготовленным паровозом и выехал на нём в расположение чешской части, которая его и укрыла. При этом он без зазрения совести бросил на произвол судьбы генерала Гайду, который, как видно из приведённого выше рассказа, мужественно пытался остановить своих обезумевших людей. Так же поодиночке спасались и остальные эсеровские вожди.