Белогвардейцы
Шрифт:
– Извини... Со мной небольшой конфуз вышел.
– Понимаю, - сказал Дольников.
– Кто же с вами так глупо пошутил?
– Кто пошутил, того Федя уже шлепнул, но мне, как видишь, от этого не легче.
– У меня запасные есть. Могу выручить.
– Если это не противоречит вашему уставу, буду премного благодарен.
Дольников зарделся, пошел красными пятнами.
– Это не противоречит нашему уставу, - сказал он, нажимая на слово "нашему".
– И прошу: оставьте иронию. Я еще не высказался.
Вышеславцев
– Чувствую, интересный разговор получится. Есть хочешь?
– Не откажусь.
В комнату бесшумно вошел Федя, поздоровался, поставил перед Вышеславцевым надраенные до блеска сапоги.
– Вот, значит, полный порядок, - забубнил виновато.
– Почистил, посушил, смазал.
Вышеславцев недоверчиво хмыкнул, приподнял их за лямки, повертел, понюхал и, подумав, натянул сперва правый сапог, а затем - левый. Встал, прошелся, поскрипывая половицами, надел китель и... Федя мгновенно вытянулся: до жути грозно и сурово выглядел командир в военной форме.
– Значит, покойника раздел?
– спросил Вышеславцев, нахмурив густые брови.
– Паразита, - помолчав, поправил Федя.
– И не раздел, а свое взял.
– О покойниках плохо не говорят.
– Вышеславцев, чтобы скрыть улыбку, отошел к окну.
– На поминках, - сказал Федя.
– А этому ироду ни креста, ни поминок воронье склюет.
– Он глянул на иконку, перекрестился, внимательно посмотрел па Настю, которая накрывала на стол, и незаметно выскользнул за дверь.
– Садитесь, - сказала Настя.
– У меня все готово.
Вышеславцев сел к столу, пригласил Дольникова.
– За встречу, Михаил Романович!
– За встречу, - повторил Дольников.
Они выпили. И Вышеславцев, сразу как-то погрустнев, сказал:
– Не так я, правда, представлял нашу встречу...
И вдруг вспомнил все, вспомнил отчетливо, как будто это было не шесть лет назад, а только вчера, вспомнил, как рыли по ночам вместе с поручиком и лейтенантом французской армии Ломбаром подземный ход, как темной осенней ночью бежали и как пятьсот километров топали до голландской границы.
У них были компас и карта, шли они безошибочно, оставляя позади двадцать - двадцать пять километров тяжелого ночного пути, а днем прятались в оврагах, варили в котелке картофель, свеклу, иногда капусту - все, что могли найти на уже убранных полях, и, насытившись, впадали в короткий нервный сон.
На двадцать восьмой день они вышли к границе - река, мост, часовой...
– Что будем делать?
– спросил Вышеславцев, осматриваясь и выбирая место для возможной переправы.
– Дождемся ночи, отойдем метров на двести влево и вплавь...
– высказал предположение Дольников.
– Я плавать не умею, - печально проговорил Ломбар.
Вышеславцев и Дольников озадаченно переглянулись.
– Негоже бросать французика, - сказал по-русски Вышеславцев.
– Надо что-то придумать...
–
– А дальше?
Дольников вытащил из-за голенища сапога завернутый в тряпочку плоский немецкий штык...
– Не так я представлял нашу встречу, - тяжело вздохнув, повторил Вышеславцев.
– Оба мы с тобой были в немецком плену, бежали, вернулись в свой полк... Затем снова бежали... На этот раз на Дон, под знамена генерала Корнилова, спасителя всея Руси... И опять мне не повезло, опять в плен попал... И к кому? К человеку,
с которым вместе из немецкого плена удрал! Ну разве это не анекдот?
– Если и анекдот, то не смешной.
– Дольников положил себе на тарелку кусок свинины и нервно рассмеялся.
– А ведь могло быть и наоборот, могло?
Вышеславцев, который во время разговора продолжал искоса наблюдать за Настей, заметил, что она, бросив в корзину какой-то сверток и накинув на плечи платок,
направилась к двери.
– Ты куда?
– спросил он обеспокоенно.
– В баньку, Федю накормить, - смутилась Настя.
– Он ведь с утра ничего не ел.
Вышеславцев кивнул, посмотрел в окно, и взгляд его затуманился, ушел в собственные мысли.
– Хорошие у нас на Руси бабы, - проговорил он наконец с трогательной и непонятной нежностью в голосе.
– Возьми, к примеру, Настю...
– Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, - улыбнулся Дольников.
– Я серьезно.
– Вышеславцев сдвинул брови.
– Обыкновенная крестьянка, неграмотная, кроме своего села, ничего в жизни не видела, а интеллигентности, такта, милосердия не занимать.
– Уж не влюбились ли вы, Владимир Николаевич?
– продолжая улыбаться, спросил Дольников.
– Сейчас не до любви, - смутился Вышеславцев.
– На чем мы остановились?
– Что было бы, если бы все произошло наоборот; не вы ко мне попали бы в плен, а я к вам?
– Что было бы?
– Вышеславцев уперся двумя руками в столешницу, резко подался вперед.
– А вот что...Я бы приказал содрать с тебя штаны и хорошенько всыпать. За что? За то, что ты продал Россию. Не мундир, а Россию! Понятно?
– Я ее не продавал.
– Тогда объяснись.
Вопрос не застал Дольникова врасплох. Он бился над ним уже битый час, с того самого мгновения, когда в штаб ввели Федора Машкова и он признал в нем ординарца Вышеславцева. Признал и подумал: "Значит, и полковник здесь!" И его прошиб холодный пот. Что сказать? Чем объяснить свое повое качество командир Красной Армии? Врать он не сможет. Как можно врать человеку, с которым валялся на нарах, шел под пули,
делил в дороге последний сухарь? Сказать правду? Но ведь он дал слово... Ну и что? И Вышеславцев человек слова, и если он, Дольников, возьмет с него это слово, то можно быть уверенным, что их разговор дальше порога этой хаты не уплывет.