БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ
Шрифт:
– Когда?
– механически спросил Алехин.
– В мае. Будут играть Ласкер, Капабланка. Выслали приглашение тебе. Готовься.
– Флор говорил так, будто не было ни матча с Эйве, ни этого позорного поражения.
– Спасибо, - тихим голосом поблагодарил Алехин.
Положив трубку, Алехин опять надолго задумался. Временами его глаза как будто оживали, он даже улыбался. О чем вспоминал этот одинокий человек, потерянный в фешенебельном отеле в самом центре большого современного города? Какие картины вставали в его мозгу, какие сцены рисовала перед ним память? На миг радостный свет озарял его лицо, затем оно вновь становилось печальным.
– Нет… - тихо шептали его пересохшие губы.
– В Москву только чемпионом… Только чемпионом.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Временами казалось, что рассерженные, возбужденные люди, сидевшие за большим столом, вот-вот бросятся на маленького человека с густыми бровями и восточным разрезом глаз и вмиг растерзают его в клочья. Вот уже четверть часа в ресторане шел жаркий опор: слава были резки и гневны, голоса грозны, глаза метали молнии. Увлекшись пламенной речью, грузный, высокий мужчина яростно размахивал руками, и тогда его сжатые кулаки проносились совсем близко от седой головы тихого, чем-то провинившегося соседа. Сидящие за столиками с любопытством смотрели на него - в последнее время нечасто видели здесь Александра Куприна.
– Нет, ты понимаешь, что ты говоришь?!
– гремел на весь ресторан Чебышев, и его поднявшийся до высших нот голос заставил вздрогнуть официанта, стоявшего около двери на кухню.
– Понимаю, - с улыбкой произнес маленький человек.
– Давно осознал… Имел достаточно времени для раздумья.
Александр Куприн, великий русский писатель, уходит к большевикам, - вмешался Волянский.
– Уму непостижимо!
– Почему?
– развел руками Куприн.
– Вернулись же на родину Алексей Толстой, Сергей Прокофьев, Яков Протазанов.
– А Бунин?
– не выдержал Заливной.
– И не собирается возвращаться!
– Бунин…- покачав головой, повторил писатель.
– Что вы знаете о Бунине!
– Нет, это черт знает что такое!
– вновь загрохотал бас Чебышева.
– Тебя в Сибирь сошлют!
Тихая речь Куприна, его мягкий спокойный выговор возмущали расходившихся соседей.
– В Сибирь, говорите, - улыбнулся Куприн.
– Давно там не был. А вы когда-нибудь видели Сибирь?… Замечательные места! Чехов деньги большие платил, чтобы посмотреть Сибирь, а я за казенный счет.
– Нет, он совсем потерял разум, - обратился Чебышев к сидевшему рядом Семенову.
В ресторане воцарилась тишина. В этот сравнительно ранний час в «Мартьяныче» было мало посетителей. Кроме большого стола, занятого русскими, лишь одинокая пара сидела в уголке зала. Обслужив немногих клиентов, официанты в шелковых цветных рубахах и широких шароварах отдыхали, опершись о буфетную стойку или сидя за столиком где-то в углу. Хозяин «Мартьяныча» с гордым видом наблюдал за порядком в своем заведении, которое искренне считал одним из самых замечательных культурных достижений эмиграции.
Выдержав спор с соседями, Куприн посматривал на них добрым умным взглядом. С азартом доедал лососину Чебышев,
«Затерянные люди, - подумал Куприн о соседях.
– Одни бодрятся, воюют, другие уже смирились с судьбой. Все очень несчастны, забиты жизнью на чужбине, а признаться в этом гордость не позволяет!»
С минуту он с сомнением оглядывал соседей, видимо, решая, стоит ли говорить, затем поднялся со стула.
– Господа! Я хочу прочесть вам небольшой отрывок - произнес Куприн.
Не встретив возражений, он вынул из кармана тщательно сложенный листок и начал тихо, не спеша читать:
– «Мрачные эксцессы, которые мне пришлось видеть перед Октябрем и после, в первые недели, очень разболтали мне нервы… Зайдя в кабинет отца, я спросил у него совета: что делать и как жить дальше? Может быть, стоит уехать на время за границу и вернуться, когда жизнь наладится? Отец долго молчал, опустив уже поседевшую голову, потом пристально посмотрел мне в глаза и сказал то, что врезалось мне в память от слова до слова».
Сделав небольшую паузу п оглядев примолкнувших слушателей, Куприн продолжал:
– «Тебе сейчас кажется, - говорил отец, - что все рушится, что народ пошел не по тому пути… Вздор! Самое святое, что есть у человека, - это родина и народ. А народ всегда прав! И если тебе даже покажется, что твой народ сошел с ума и: вслепую несется к пропасти, никогда не подымай руку против народа. Он умнее нас с тобой, умнее всякого. У него глубинная народная мудрость, и он найдет выход даже на краю пропасти. Иди с народом и за народом до конца! Мы - русские люди! Нельзя нам покидать родную землю! Допустим, ты уедешь, говоришь, на время, чтобы потом вернуться. А ты уверен, что сможешь вернуться? Что народ примет тебя, простив, что ты покинул его в тяжкий час? Нет, сын! Никуда с русской земли, хоть бы смерть за плечом стояла. Шить на чужбине и умирать постыдно!»
Несколько мгновений сидевшие за столом молчали, уставившись взглядами в Куприна, видимо, осмысливая прочитанный отрывок. Потом как-то все сразу зашумели.
– Что ты нам читаешь?!
– перекричал всех Чебышев.
– Коммунистическую пропаганду!
– «Иди с народом!», «Нельзя покидать родину!». Какое-нибудь большевистское отродье написало!
– шумел изрядно захмелевший Заливной.
– Александр Иванович! Как вам не стыдно, - укорял писателя степенный Семенов.
Куприн поднял руку, призывая расходившихся соседей помолчать. Затем, когда крики за столом несколько утихли, он вновь поднялся с места.
– Господа!
– четко произнес Куприн.
– Я не назвал вам автора этого отрывка. Извините. Я исправляю свою ошибку. Написал это Борис Лавренев - русский писатель. Вы, вероятно, читали его «Разлом» или «Сорок первый». А слова о народе говорил его отец, тоже многим вам известный дворянин Андрей Лавренев.
Неожиданная новость заставила всех призадуматься. Первым заговорил Волянский.
– Вы противоречите сами себе, Александр Иванович, - произнес Волянский.
– В этом отрывке говорится: «Народ никогда не простит покинувшего родину». А вы утверждаете: все русские должны вернуться. Зачем же возвращаться, если не простит?