БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ
Шрифт:
Эта фраза, очевидно, понравилась Куприну, лицо его светилось от удовольствия. Некоторое время они шли молча. Навстречу им тли рабочие, спешившие домой после трудового дня, запоздавшие любители доступных развлечений. То и дело- Встречались обнявшиеся парочки, влюбленные без стеснения целовались на глазах у прохожих. Раза два уличные женщины пытались было обратить на себя внимание двух прилично одетых мужчин, но - увы!
– напрасно!
– Теперь твоя очередь в Москву, - промолвил Куприн.
– Вы так считаете?
– спросил Алехин.
– Я читал твою телеграмму в «Известиях».
– Лучше поздно, чем никогда, - засмеялся Алехин.
– Знаешь, как еще говорят, - поглядел на собеседника писатель.
– «Можно совершить глупость, но нельзя умирать глупцом».
– Хорошо мне сказал Ласкер в Амстердаме, - добавил Алехин.
– «Лучше, когда тебя ругает любящий, чем хвалит равнодушный». Я уже получил приглашение играть в Москве в международном турнире.
– Это в мае месяце.
– Вы знаете все шахматные новости, Александр Иванович!
– удивился Алехин.
– Я помню вашу блестящую статью в «Возрождении» о моей победе. Вы сами хорошо играете в шахматы?
– Нет, - тихо засмеялся Куприн.
– Я больше специалист по французской борьбе.
И добавил:- В молодости, впрочем, я захаживал в шахматные кафе.
– Знаю. Читал ваш рассказ «Марабу».
– Ну, это только шутка.
– Кстати, Александр Иванович, ваш герой там играет гамбит Марабу - конь ходит с бэ-один на бэ-три. Вы знаете, что такой ход невозможен?
– Саша!
– Я хотя и борец, но до такой степени, все же, разбираюсь. Плохо понимает шахматы мой герой… Как ты решил: едешь на турнир?
– после некоторой паузы переменил тему разговора Куприн.
– Нет. В Москву я должен ехать чемпионом мира!
Куприн задумался.
– Пожалуй, ты прав, - промолвил он, наконец.
– А вот я еду туда… далеко не чемпионом.
Они дошли до небольшой площади. Куприну нужно было идти к центру города, Алехину - направо. Долго стояли двое заброшенных русских под широким раскидистым каштаном, оттягивая минуту расставания. Они обсудили последние события в мире, свои собственные судьбы. Тем временем улицы совсем опустели, было уже поздно, все-таки пора было идти.
– Ну, до свидания, Саша!
– первым простился Куприн.
– Где-то теперь увидимся?
– До свидания, Александр Иванович! Завтра я опять в путь. Что делать - сеансы. Я желаю вам самого лучшего, самого большого счастья. И, честно говоря, так хотелось бы рядом с вами… по шпалам.
Они пожали друг другу руки, потом порывисто обнялись. Куприн скрылся в полутьме улицы, Алехин долго провожал его взглядом. Если бы он знал, что дни писателя сочтены, что едет он в Москву больной ужасной, неизлечимой болезнью!
Густые ветви нависли над тротуаром, как бы образуя длинный тоннель. Невысокая коренастая фигурка Куприна то освещалась случайным фонарем, то скрывалась в темноте. Шел он медленно, но, все же, четко размеривая шаг, будто и впрямь отправился пешком по шпалам в далекую, но близкую сердцу Москву.
Проигрыш матча Алехину в двадцать седьмом году стал для Капабланки неожиданным, ошеломляющим ударом. «Как это могло случиться?
– спрашивал сам себя кубинец уже в те дни, когда шахматная корона не
– Ведь только что перед этим я с блеском взял первое место в Нью-Йорке, доказал полное превосходство над всеми сильнейшими гроссмейстерами. Не проиграл ни одной партии, на два с половиной очка опередил Алехина! А какие партии дал! Хотя бы против Шпильмана - первый приз за красоту получила. Триумф, всеобщее восхищение! Шахматное небо над головой было таким чистым, таким безоблачным, и вдруг этот загадочный, убийственный удар!»
Как все люди самовлюбленные, избалованные судьбой, Капабланка не смог по достоинству оценить силу игры противника, понять, на какие высоты шахматного мастерства поднялся в Буэнос-Айресе Алехин. Он считал победу русского во многом случайной, старался объяснить свое поражение только собственными ошибками.
Между тем Капабланке следовало прислушаться к оценке матча и игры Алехина, которую дали сильнейшие шахматисты мира.
«В Алехине нужно признать самого большого шахматного гения, который когда-либо существовал», - писал гроссмейстер Рихард Рети. «Я верил в победу Алехина, - вторил ему Эммануил Ласкер.
– Это победа непреклонного борца над умом, избегающим всего неясного». Американский чемпион Фрэнк Маршалл отшучивался.
– Что вы окажете о победе Алехина?
– спросил его корреспондент.
– Это для меня неожиданно, - сказал шахматный ветеран.
– Но когда я проиграл матч Капабланке, это было для меня еще большей неожиданностью.
Сам Алехин просто говорил о причине своей победы: «В Буэнос-Айресе я играл, как никогда в жизни». И тут же высказал мысль, служившую серьезным предупреждением для потерпевшего поражение чемпиона. «Шахматные минусы Капабланки незначительны, - писал Алехин, - и мною с трудом использованы, но зато они неискоренимы, так как стоят в слишком тесной органической связи с его человеческими, слишком человеческими недостатками».
Серьезное замечание! Что сделал бы после таких оценок шахматист, критически относящийся к самому себе и к своим недостаткам? Лучший выход - перерыв в игре, глубокий анализ причин поражения, длительная упорная работа по искоренению недостатков. Разве не делал когда-то так Алехин? Разве Ласкер, получив гибельные «пробоины» в битве с Капабланкой, не ушел в тихий берлинский «док» для двухлетнего «капитального ремонта»? Возможно, поступи так Капабланка, шахматный мир скоро вновь увидел бы сияние его несравненного гения, уже лишенного темных пятен, нанесенных чрезмерной похвалой, лестью и навязчивым восхищением.
Будь у Капабланки серьезные, по-настоящему любящие его друзья, они предостерегли бы его от грубейших ошибок, совершенных на следующий день после утраты шахматного трона. К сожалению, его нью-йоркские попечители и наставники, господа Фанк и Ледерер, подстрекали пылкого кубинца действовать в стиле чисто американской рекламы и ультиматумов. Поведение Капабланки после поражения, его статьи, письма, действия - это настоящее смятение, отчаяние человека, потерявшего самообладание после чувствительного удара. Кубинец заметался, лихорадочно ища выхода, и совершил несколько самых непродуманных, самых нелепых поступков.