Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

...Всколыхнулось. Я вижу красное зарево за огромным полем, на границе стылой черной земли. Мне нужно многое успеть до того, как воздух прорежут чистые лучи, и круглый небосвод зальет голубизна. Это - моя ночь. Если ничего не изменится сегодня - ничего не изменится никогда.

Страшное слово - "никогда". Я сам себе страшен сейчас, потому что впервые не знаю, кто я на самом деле и где нахожусь. Вроде бы - все ясно: угасающий день, окраина города, в котором я вырос. И я, уже не впервые, стою

здесь, сунув руки в карманы, и смотрю на закат.

Но что будет, если этот закат - последний?

* * *

Мне мало что осталось рассказать о своем прошлом, все теперь покрыто для меня словно бы тонким слоем пепла, даже самые светлые воспоминания - Хиля, наша с ней квартира, уютные вечера под круглой лампой со стеклянным малиновым абажуром, милая мордочка Ласки, забавные вещи Зиманского и он сам со своими зализанными за уши волосами и нелепыми костюмами. Впрочем, Зиманский канул в прошлое не навсегда, но я еще не подозревал об этом, покидая моросящим летним днем маленький северный поселок.

Мне дали повышение - перевели в Управление по распределению жилого фонда, в областной центр, и последняя картинка, относящаяся к глухому северному краю - мелкий дождь, блестящий, будто маслом политый асфальт центральной площади, мокрая черная машина и беременная (теперь уже - бывшая) жена Ремеза, которая принесла от него письмо.

– Извините, Эрик, - у нее оказался довольно приятный голос, а лицо совсем смягчилось и стало грустно-женственным, - он тут прислал для вас... Может, не возьмете? Вдруг там какие-то гадости?

Я уже погрузил свои чемоданы и стоял, держа над нами обоими зонтик.

– Как, Лиза, муж не обижает?

– Нет, - она улыбнулась.
– Муж у меня хороший, на вас чем-то характером похож. Называет меня только "ласточка". Так суетится с этим ребенком, просто смешно... Рожать только через три месяца, а он уже все купил, даже книжки с картинками.

– Книжки-то зачем?
– я взял письмо и сунул его в карман.

– А для развития!
– она похлопала себя по животу.
– Мол, как только родится, будем читать ему вслух. Смешно, да?

– Он просто вас любит, - я пожал ей руку и забрался в машину.
– Счастья вам.

– Тоня пьет, - тихо сказала Лиза.
– Приходит со смены и пьет. В Санитарный будут отправлять, наверное...

Стыдно признаться, но Тонина судьба меня совершенно не волновала. Я даже не слишком удивился, когда прочитал через месяц в газете о ее гибели: забравшись в свой старый товарный вагон, она задвинула тяжелую дверь, разлила по полу большую бутыль керосина и чиркнула спичкой. В заметке говорилось, что она была сильно пьяна и не соображала, что делает...

И еще - тоже стыдно признаться - я долгое время боялся распечатать письмо, настолько

живы были воспоминания о смерти, до которой оставалась всего лишь одна открытая дверь. Ремез мог меня убить и не убил по чистой случайности, просто, наверное, общая сила толпы перевесила его бешенство и разомкнула стальную хватку. Мне повезло, что это был не честный поединок - один на один.

Уже закончился ремонт в моей новой служебной квартире, просохла краска, а я все не вскрывал конверта. Он валялся в ящике стола, желтея, и полетел бы в конце концов в мусорное ведро, если бы не Глеб.

Точнее, не он сам, его-то уже не было на свете, а неожиданный привет из прошлого, догнавший меня на стыке каких-то двух эпох моей жизни.

Я позвонил Хиле, стоя в пыльной духоте центрального почтамта, и услышал почти незнакомый голос в трубке:

– Да!

– Привет, - помимо воли я говорил с ней мягко и ласково, как раньше.
– Это Эрик, ты меня узнала?

– Эрик?
– Хиля будто споткнулась о ступеньку крыльца.
– Ну да, конечно. Привет. Ты откуда звонишь? Мне сказали, ты уехал...

– Уехал, и уже давно, - я засмеялся.
– Отстала ты от жизни. Я тут даже жениться успел, да только... В общем, неважно, брак уже истек.

– К чему ты мне это рассказываешь?
– ее голос остыл на несколько градусов.
– Мне-то какое дело до твоей личной жизни? Кстати - я нашла письмо. С твоей стороны это мерзко, Эрик.

– Какое письмо?
– теперь споткнулся я.

– Адресованное твоей матери, вот какое. Если честно, я думала на Зиманского, а это все-таки ты его стащил.

– Где ты нашла?
– во рту у меня пересохло.

– Хотела выкинуть твою старую куртку, она в шкафу валялась, только место занимала. И вот там, за подкладкой...

– Ага, понятно. Да, это мерзко, - мне уже почти расхотелось разговаривать.
– Как у тебя-то дела? Наверное, дети уж большие?

– Какие еще дети? Я и не замужем, с родителями живу.

Душа во мне взлетела, но тут же рухнула обратно.

– Что молчишь?
– Хиля усмехнулась.
– Мне только двадцать семь лет, я еще сто раз успею.

– Двадцать семь, - повторил я.
– А мне все кажется - четырнадцать, как тогда. Боже мой, я половину жизни тебя знаю...

– А как твоя мечта о дочке - сбылась?

– Не совсем. Но я, по крайней мере, видел ее...

– Что?
– Хиля на том конце провода застыла, кажется, в шоке.

– Ничего. Пока. Как только я буду готов вернуться - я вернусь. Может, и встретимся.

Она ничего не ответила и повесила трубку, а я торопливо, почти бегом, вернулся домой и разорвал конверт. Каждое письмо обязано дойти до своего адресата - это закон.