Белый орел, Красная звезда
Шрифт:
Кампания “Руки прочь от России” оказала меньший эффект на течение польско-советской войны, чем на развитие британского рабочего движения. Хотя она была проявлением мимолетной симпатии между советским коммунизмом и лейбористской партией, она также позволила обозначить их ключевую несовместимость. Она не только не объединила британские социалистические силы, но разделила их. В 1920 году большинство британских социалистов осознали, что если советский коммунизм и подходит для России, он совсем не подходит для Британии. Приведем слова Тома Шоу, единственного члена парламента от лейбористов, посетившего Польшу в том году: “Если бы я был русским, я бы сражался на стороне Советов. Но как англичанин, я буду бороться против введения их режима в этой стране”.[205] Лейбористской партии было не по пути с воинствующими коммунистами, и их вынудили идти своей дорогой. Весьма показательно, что 1 августа 1920 года, в тот самый день, когда Тухачевский пересек Буг и вторгся на территорию, которую он считал капиталистической Европой, а Бевин создал свой Комитет Действия, первоначальные основатели движения “Руки прочь от России”, Галлахер, Коутс и другие присутствовали на учредительной ассамблее Британской Коммунистической Партии, а Том Манн был избран заместителем председателя Межсовпрофа в
Таким же образом развивались события почти во всех странах Европы. Советское вторжение в Польшу подействовало как гигантский катализатор, ускоривший брожение в социалистических партиях. Он стал последним помешиванием в котле, содержимое которого уже разделялось. За весенними демонстрациями в защиту Советской России и забастовками против поставок вооружения в Польшу вскоре последовали раздоры и окончательный раскол. Британский прецедент повторился в США, затем во Франции, Германии, Италии. Во время Киевской кампании было немного стран, где коммунисты формально откололись от социалистического движения. За исключением Испании и Голландии, это происходило в новых, либо преобразованных государствах - Финлядии, прибалтийских странах, Польше, Венгрии, Австрии. Ко времени же польско-советского перемирия, подписанного годом позже, единственными странами, где коммунисты еще не обособились, были Норвегия, Албания и Ватикан.
* * *
Вторжение в Польшу немедленно привлекло интерес ее соседей - Румынии, Венгрии, Чехословакии, Германии и Вольного города Данцига. Они были следующими на очереди. Сохраняли нейтралитет, они не были безразличными.
Наиболее заинтересованной была Румыния, имевшая общую границу и с Польшей и с Советской Россией. Румыния, как и Польша, имела унаследованные от соседей территории на западе и на востоке, Трансильванию от Венгрии и Бессарабию от России. Клуж (Колошвар) был ее Познанью, а Кишинэу (Кишинев) ее Вильно. Румынское правительство стояло, по сути, перед теми же проблемами, что и польское. Румынская армия, в принципе, не прочь была выступить против большевиков и уже успела бросить вызов Советам, захватив Бессарабию в апреле 1918 года и оккупировав осенью 1919-го Будапешт, столицу тогдашней Венгерской Советской Республики Белы Куна. Но задачи собственной обороны отодвигали на второй план всякие мысли о заграничных авантюрах. Трансильвания не была официально аннексирована вплоть до подписания Трианонского договора 4 июня 1920 года; на Бессарабию заявляли претензии большевики, а Союзные Державы не спешили с решением, оставляя вопрос спорным до конца года. Румынские войска на Днестре представляли постоянную угрозу для южного фланга советского наступления на Польшу и 24 июля вынудили 14-ю армию занять позиции напротив; но сами они при этом не проявляли активности. В июле, во время пика польского кризиса, Румыния была парализована волной стачек, организованных железнодорожниками и почтовыми служащими. Министр иностранных дел, Таке Ионеску, имевший дружескую беседу с Пилсудским в январе, в течение большей части лета ограничивался телеграммами с выражениями общего сочувствия. Его призыв от 18 августа к общей политике против большевиков был отвергнут французами.[206]
Венгерское правительство проявляло больший энтузиазм, но меньшую способность помочь. Симпатия мадьяров к полякам была традиционной и взаимной. Регент, генерал Хорти, захвативший власть благодаря белому террору, был страстным сторонником крестового похода против большевизма. Он не делал секрета из своей готовности послать венгерские войска в Польшу, но преграду представляла территория Чехословакии, с которой венгры до 1920 года находились в состоянии необъявленной войны.
Позиция, занятая чехословацким правительством по отношению к польско-советской войне была непонятной.[207] Как либеральная парламентская демократия, они не могли приветствовать большевистскую экспансию; как главный клиент Франции в Центральной Европе, они также не могли себе это позволить. Тем не менее, они не проявляли особого беспокойства. В течение 1920 года левое крыло Социал-Демократической партии, набравшая в ходе первых в республике выборов наибольшее число голосов (тридцать семь процентов) открыто создавало рабочие советы; Коммунистическая партия была легальной организацией; велись переговоры по установлению нормальных отношений с Россией. Чехословаков всегда связывали более тесные отношения с русскими, чем с поляками. Позиционирование себя Польшей в качестве передового оплота христианства в Праге рассматривалось как излишне претенциозное, Пилсудского считали милитаристом. В течение большей части года чехословацкое правительство не проявляло интереса к участи Польши. Министр иностранных дел использовал ситуацию для разрешения спора о Тешине, который был разрешен 28 июля в ущерб Польше. 21 мая митинг железнодорожников в Бржецлаве на австрийской границе призвал остановить поток военных грузов в Польшу. 5 июля стачка на железной дороге Богумин-Кошице привела к такому же эффекту в Словакии. В течение десяти недель главная линия снабжения Польши была блокирована. Правительство в Праге не вмешивалось. Только в самом конце июля оно начало реагировать. В Словакию была направлена армия; польским беженцам из Галиции была оказана помощь; большевистские агитаторы арестовывались; железные дороги открылись; вооружения от союзников наконец потекли в Польшу через Закарпатскую Русь; в обратную сторону пошла польская нефть из Львова. Но и теперь чехословацкое правительство отказывалось декларировать свою поддержку Польше. 9 августа 1920 года оно огласило декларацию о невмешательстве и строгом нейтралитете. Есть достаточные основания полагать, что Бенеш планировал отдать Закарпатскую Русь и город Ужгород, для того чтобы успокоить Советы.[208]
* * *
Германия имела ключевое значение. Германия была заявленной целью Красной Армии, и давала хорошие основания для большевистского оптимизма. Она бурлила из-за социального недовольства и политической неразберихи. За восемнадцать месяцев после отречений кайзера, она видела одну коммунистическую революцию, две провинциальные советские республики, три реакционных путча и, наконец, четыре всеобщих забастовки и пять канцлеров. В июле 1920 года минуло лишь двенадцать месяцев от принятия Веймарской конституции и только шесть с момента подписания унизительного
“В Германии мы увидели такой противоестественный блок черносотенцев с большевиками. Появился странный тип черносотенца-революционера, подобного тому неразвитому деревенскому парню из Восточной Пруссии, который, как я читал на-днях в одной немецкой небольшевистской газете, говорит, что Вильгельма вернуть придется, потому что нет порядка, но что идти надо за большевиками”[209]
Генерал Сеект, командующий новым Рейхсвером уже в январе 1920 года признавал, что будущее политическое и экономическое соглашение с Россией является неотвратимой задачей нашей политики”, одновременно заявляя, что “в самой Германии мы готовы стать стеной против большевизма”. “Я отказываюсь поддерживать Польшу, - добавил он, - даже перед лицом опасности того, что она будет поглощена. Напротив, я рассчитываю на это”.[210] Многие офицеры считали, что еще одно революционное восстание является необходимой прелюдией для того, чтобы Германия могла выскользнуть из тисков Антанты.
Было немало людей, как в Германии, так и в России, готовых использовать вторжение в Польшу к обоюдной выгоде. Радек, сразу после своего выступления на съезде Коминтерна 24 июля, спешно отправился в Берлин. Предварительные переговоры уже шли. Господин Мальтцан, глава российского департамента германского МИДа контактировал с большевистским агентом в Берлине, Коппом, бывшим меньшевиком и доверенным лицом Троцкого. От Троцкого поступил намек, что Россия сможет покупать у Германии оружие, хотя Ленин прямо запретил это.[211] Копп предоставил заверения, что Красная Армия не пересечет границу Германии. 22 июля он направил Чичерину предложение Симмонса о возможности восстановления нормальных дипломатических отношений. 2 августа он организовал придание советской 4-й армии представителя германского правительства, для предотвращения каких-либо возможных инцидентов на германской границе. Он также пообещал, что любое польское военное формирование, вторгшееся на германскую территорию, будет разоружено и интернировано. Людендорф, идол Фрайкора, предложил воспользоваться ситуацией по-другому. В беседе с британским поверенным в делах в Берлине он будто бы предложил послать армию для освобождения Польши, при условии, что Познаньщина будет возвращена Германии, и что Германия будет участвовать в экономической эксплуатации побежденной России. Его демарш вызвал испуг во многих кругах. В рейхстаге Клара Цеткин заявила официальный протест от имени немецких левых.[212] В Лондоне Форин-офис получил тревожный запрос от польского МИДа.[213] Польское правительство справедливо полагало, что Верхняя Силезия является более вероятной целью намерений Фрайкора, чем Познаньщина. В любом случае, в Польше было не больше желания быть освобожденными Людендорфом, чем Тухачевским.
В самой же Верхней Силезии произошло несколько немаловажных событий. Немецкая и польская общины этой провинции мобилизовывались в преддверии грядущего плебисцита. Не обладающему достаточной численностью союзническому гарнизону, состоящему из французских и итальянских частей, трудно было удерживать обе стороны от столкновений. 15 августа издатель местной немецкой газеты в Гляйвице (Гливице) решил объявить о падении Варшавы, не дожидаясь подтверждений. 16 августа на улицах появились толпы немцев, приветствующих советскую победу и поднимающих над собой портреты Ленина и Троцкого. На следующий день похожая демонстрация была организована в Каттовитце (Катовице), где французский гарнизон был осажден в своих казармах.[214] В течение двух суток в городе безнаказанно бушевал немецкий террор. Польские граждане и дома подвергались нападениям без разбора. Ответная реакция была неизбежна. Войцех Корфанты, лидер польских националистов, призвал народ к оружию. Это стало сигналом к Второму Силезскому восстанию. На рассвете 19 августа, отряды силезской POW выдвинулись по всей провинции и заняли территорию плебисцита. Французы не вмешивались. В течение десяти дней, как раз в тот период, когда польская армия билась с Советами за спасение Варшавы, силезские поляки бились за спасение своих домов от немцев.
В Восточной Пруссии подходил к концу другой плебисцит. Голосование 11 июля, на ход которого, без сомнения, повлияла критическая ситуация в Польше, завершился подавляющей победой немцев. Здесь союзнический гарнизон обеспечивала британская армия, которая сразу стала проявлять неприличное желание к немедленной эвакуации. Выражалось опасение на предмет вероятного вхождения в контакт ирландских полков с наступающими советскими войсками, с возможным риском их “заражения”.[215] Шин Фейн и большевизм явно рассматривались как части одной и той же Мировой революции. Эвакуация была проведена на первой неделе августа, и пруссаки были предоставлены сами себе.
У Данцига тоже были свои планы. Летом 1920 года конституция Вольного города все еще не была готова. Данцигом, как “союзническим кондоминиумом”, управлял британский дипломат, сэр Реджинальд Тауэр, который, однако, сильно зависел от городской корпорации и бургомистра, Генриха Зама. Зам был объявлен в розыск Варшавой по обвинению в отправке людей на принудительные работы из Польши в Германию во время Мировой войны. С 15 июля по 24 августа забастовка докеров закрыла порт для грузов для Польши. Просоветская агитация нарастала, и с самим Замом довольно грубо обошлись участники социалистической демонстрации. 8 августа Зам убедил Тауэра поддержать проект расширения территории Вольного города. Оба пришли к согласию, что раз Польская Республика почти уничтожена, нет никаких оснований охранять ее интересы.[216]