Белый орел, Красная звезда

Дэвис Норман

Фото 29. Юзеф Халлер, командующий Варшавским фронтом, 1920.

Ход битвы на этом плацдарме, и случившаяся там паника, довольно удивительны. Контакт с врагом произошел вечером 12 августа, когда части 21-й дивизии Витовта Путны советской 3-й армии достигли внешней линии у Радзымина, чтобы соединиться в течение ночи со всеми пятью дивизиями 16-й армии Соллогуба. На следующее утро, пока польские батареи продолжали бить над их головами с перелетом в 5-6 километров, Советы прорвали внешнее проволочное заграждение и захватили первую линию окопов. Радзымин был взят. Польская 11-я дивизия была разбита и отступила, вопреки приказам. Халлер был напуган. Он не считал Радзымин локальной временной потерей. Не ожидая подтверждения, он пришел к выводу, что вся тяжесть советского натиска направлена в сердце Варшавы. Розвадовский был рядом с ним, и вместе они начали слать телеграммы во всех направлениях с просьбой о подкреплении. 14 августа была рукопашная битва, где наряду с артиллерией в ход пошли штыки и гранаты. Но советские подкрепления не подошли, чтобы воспользоваться первоначальным успехом. Наконец Халлер осознал, что советская атака была предпринята силами не четырех армий, а только одной армии и одной дивизии. 15 августа он бросил резервы Желиговского на передовую. Танки наступали, пока не останавливались из-за механических поломок. Радзымин был отбит. 16 августа обороняющиеся вышли за пределы своих оборонительных линий. 17 августа 15-я дивизия продолжала наступать и у Миньска-Мазовецкого встретилась с передовыми частями Центрального фронта. 18 августа плацдарм был полностью очищен от советских войск. Можно было начинать преследование.

Действия на Вкре представляли собой сложнейшую задачу, и у Сикорского было мало времени, чтобы к ней подготовиться. Штаб-квартира в Модлине и его место сбора были выбраны только 10

августа. Его войска были слабы числом, бедны вооружением, разномастны по форме, качественно неоднородны, и разбросаны на широком пространстве. Из 45 000 состоящих на довольствии, только 26 000 были действующими бойцами, из них 4 000 кавалеристов. Его 5-я армия была наиболее разнородной по составу. Гарнизон в Модлине состоял из местных рекрутов, которые еще не научились стрелять; на вооружении у них было шесть наполеоновских пушек, но ни пороха, ни снарядов к ним. Группа генерала Рои, которая потеряла пятьдесят процентов своего состава в недавней стычке с Кавкором, была выведена с линии фронта под охраной. 18 пехотная бригада потеряла тридцать пять процентов состава под Гродно. 17 пехотная дивизия сократилась до 850 человек. У Сибирской бригады полковника Румши было прекрасное американское и японское снаряжение, но за время своего полугодового путешествия домой она растеряла свой боевой дух. Добровольческая дивизия нуждалась во введении жесткой дисциплины из-за непокорности состоящих в ней ксендзов и поэтов, однако стала первоклассной боевой единицей, “la terreur de la Russie”, по словам Сикорского.^[241] Ядром 5-й армии стали доукомплектованная 18-я пехотная дивизия и кавалерийская дивизия генерала Карницкого. В течение следующих недель под командование Сикорского поступили группа полковника Хабихта в Дзялдово, Резервная группа “нижней Вислы”, и гражданские формирования с баррикад Плоцка. Положение 5-й армии были неплохим. В самом Модлине было шесть отдельных фортов, хоть и требующих ремонта, но обеспечивающих контроль над довольно топкой низиной. Ширина Буга в этом месте достигает 300 метров; Висла, последняя линия обороны, еще шире; Вкра это всего лишь речушка, но чистая и хорошо очерчивающая рубеж. Именно в этой местности, когда части армии все еще находились в состоянии доукомплектования, пополнения продовольствия и инструктажа, Сикорский получил приказ от Халлера об ускорении начала операции на сутки. Утром 14 августа 5-я армия начала наступление. 18 пехотная дивизия, все еще без танков, перешла Вкру. Добровольческая дивизия переправилась вброд через Вислу, неся тяжелые английские винтовки над головой, чтобы занять позиции рядом с Сибирской бригадой. Начало было нерешительным, поскольку сопротивление Советов оказалось сильнее, чем ожидалось. На следующий день генерал Карницкий предпринял смелый рейд на Цеханув, в тридцати километрах на северо-восток. Он ворвался в город, не имевший охраны, несмотря на присутствие там командования советской 4-й армии. Советский командир, замещавший раненного Сергеева, запаниковал и сжег собственную радиостанцию. Карницкий завладел советскими планами и шифрами. Рейд на Цеханув имел огромное психологическое значение. Цеханув, когда-то резиденция мазовецких князей, отмеченный в повестях Сенкевича и эпических войнах с Тевтонским Орденом, был овеянной легендами приграничной крепостью. Захват его, пусть и на несколько часов, вызвал ликование в польских рядах и испуг в советских. 15 августа стал днем, когда обе стороны впервые получили более-менее ясное видение общей ситуации. Теперь Сикорский знал определенно, что он атаковал центр основных сил неприятеля, а не правое его крыло. Его три пехотные и одна кавалерийская дивизии бросили вызов двенадцати пехотным и двум кавалерийским дивизиям советских 4-й, 15-й и 3-й армий, собравшихся на Вкре. Розвадовский осознал ложность тревоги на Вислинском плацдарме и, оставив Халлера в Варшаве, отправился в Модлин с Соснковским и Вейганом. Действия 5-й армии в ближайшие дни должны были стать решающими для судьбы всего сражения. Ожили призраки 1831 года, когда российская армия Паскевича свернула вправо, прошла через Цеханув и овладела Варшавой с тыла. Сикорский не дрогнул. Полностью осознавая неравенство сил и угрозу обхода его открытого левого фланга, он продолжил атаку. 16 августа он двинулся вперед и занял Насельск. Танки и восемь малых броневиков, находившие слабые места в рядах неприятеля дали эффект, превзошедший ожидания. Его два бронепоезда, курсировавших вдоль линии Модлин – Цеханув, осыпали позиции противника градом снарядов, словно двадцать батарей. 17 августа он вновь пошел вперед, а 18-го продвинулся еще дальше, приблизившись к обозначенным целям - Ожицу и Нареву. В этот момент перед советским командованием стояла дилемма. Сконцентрировав 15-ю и 3-ю армии и ускорив отход 4-й, они легко получили бы огромное численное преимущество, чтобы отбросить наступление Сикорского; но, выполнив этот маневр, они рисковали подставить себя под полное окружение польскими силами с других участков. Сикорский, рискуя уничтожением своих частей, обеспечил очищение Вислинского плацдарма и успех контрнаступления на Вепше. Для выхода из дилеммы советским 15-й и 3-й армиям было приказано отойти, оставив Сикорского безнаказанным и предоставив судьбе 4-ю армию.

Фото 30. Польский бронепоезд

Контратака на Вепше была наиболее драматическим событием Варшавского сражения; но ее успех зависел от действий, ему предшествовавших. Если бы Вислинский плацдарм был захвачен или 5-я армия была бы разбита, смелый маневр Пилсудского не имел бы значения. Его выполнение оказалось проще, чем можно было ожидать. Наиболее тяжелые бои состоялись еще до его начала. Однако Пилсудский в Пулавах ничего об этом не знал. Он намеревался ждать, когда сражение на Северном фронте разгорится в полную силу, чтобы двинуть затем свои ударные силы наперерез линиям коммуникации неприятеля. Он понимал значение этого хода в случае его успеха, но опасался осложнений. Он думал, что ударной группировке в двадцать тысяч человек, двум дивизиям пехоты и двум кавалерийским бригадам, противостоит четыре полные армии, 15-я, 3-я, 16-я и Мозырская группа, численное превосходство которых скомпенсирует их тактически невыгодное положение. Он знал, что он должен создать хаос, но этот хаос может погубить не только неприятеля, но и его самого. Он знал, что ценой неудачи станет почти полное окружение, которое будет означать выбор между пленом и битвой насмерть. Его приводила в содрогание перспектива плена, которая могла сопровождаться видениями встречи со своим старым школьным товарищем Дзержинским, или прохода в цепях во время большевистского триумфального шествия по Варшаве. Все это было возможно. Опасения его не могли успокоить депеши Халлера, предполагавшего, что Северный фронт зашатался. Новостей об успехе Сикорского он еще не получил. Он не получил известия, что ядро сил Тухачевского находится напротив Сикорского, а не перед ним. Он тянул настолько долго, насколько мог, но, в конце концов, ускорил наступление на день. На рассвете 16 августа он двинул вперед ударные силы Рыдза-Смиглы, с фланговым прикрытием дивизий Скерского. Он наблюдал, как его легионы выступают от Вкры с перспективами столь же туманными, как и это утро. Его опасения не уменьшились, когда дозоры донесли об отсутствии признаков неприятеля. Он подозревал ловушку, и был, как сам он говорил, “в страхе перед неизвестностью”.^[242] Он провел день 17 августа разъезжая по передовой “в поисках следов призрака врага”. 18 августа он отправился в Варшаву, едва начиная осознавать масштаб своего успеха. В Варшаве он встретился с новыми трудностями. Командование Северного фронта теряло боевой дух из-за отсутствия успехов, и только благодаря личному упорству ему удалось склонить подчиненных к решительному генеральному наступлению. Генерал Латиник проигнорировал его приказы, предпочтя отправиться на подмогу Сикорскому, находившемуся в трудном положении. В Варшаве Пилсудский разобрался, наконец, в общем ходе дел. Он узнал, что 1-я Легионерская дивизия и кавалерия Яворского стоят под Дрохичином, более чем на половине пути к Белостоку, покрыв сто километров за три дня, что 3-я Легионерская дивизия вместе с приданной кавалерийской бригадой находятся на подступах к Брест-Литовску. Ударные силы пробили оборону советской Мозырской группы, захватив осадные орудия, предназначенные для Варшавы, но не натолкнулись на главные силы 16-й, 3-й и 15-й армий. Этой ночью Тухачевский отдал приказ об общем отступлении. Результатом боевых действий, проходивших между 12 и 18 августа, стал перенос эпицентра конфликта из окрестностей Варшавы в приграничную с Пруссией территорию. Отход советских армий на восток, вызванный натиском польских ударных сил на север, привел к быстрому переносу боевых операций на северо-восточное направление. В августе стало очевидно, что финальный раунд битвы будет иметь место в четырехугольнике: Мышинец-Вышкув-Белосток-Граево. Четыре советские армии, 4-я, 15-я, 3-я, 16-я и фрагменты Мозырской группы должны были пройти через эту зону, где на расстоянии близкого удара находились части пяти польских армий, 5-й, 1-й, 2-й, 4-й и 3-й. Победа Пилсудского зависела от возможности замкнуть кольцо, спасение Тухачевского от его немедленного отхода. Тухачевский, однако, двигался быстро. Его 15-я армия, бывшая в Цехануве 19 августа, 20-го была уже в Остроленке, 22-го в Ломже, двигаясь на Липск и Гродно; она полностью оторвалась от Сикорского, продолжавшего биться с 4-й армией. 3-я армия бывшая в Вышкуве 19-го, 20-го в Замбруве, а 22-го в Тыкоцине, не была настигнута Латиником и отбила точечные атаки ударных сил, находясь в относительной безопасности. 16-й армии пришлось тяжело; 19-го она была в Венгруве, 20-го в Бельске, 22-го в Белостоке, прокладывая себе дорогу сначала через позиции 21-й дивизии 4-й армии, затем через кавалерию Яворского и, наконец, через 1-ю Легионерскую дивизию; она была основательно раздроблена, но остатки ее смогли собраться и выйти на дорогу на Гродно. Эти три армии, продолжая арьергардные бои на марше, покрывали по 25 километров в день. Хотя это было несравнимо со скоростью охватывающего маневра польских ударных сил, в среднем это было в два раза быстрее темпа их прежнего наступления, что позволило избежать окружения. За несколько

мгновений до того, как ворота конюшни захлопнулись, эти три лошадки смогли вырваться. С четвертой же вышло иначе. Советская 4-я армия оказалась обреченной в момент объявления приказа об отступлении. В этот день, 18 августа, 18-й дивизии 4-й армии было приказано продолжить осаду Плоцка; ее 53-я и 54-я дивизии продолжали бои с флангом Сикорского; 12-я дивизия все еще была в Дзялдово; Кавкор Гая рыскал в низовьях Вислы. Факт, что Тухачевский не предпринял ничего, чтобы исправить ситуацию, а напротив, в течение четырех дней поддерживал ее, может быть объяснен только предположением, что он все еще рассматривал отступление как временную меру. К концу этих четырех дней изоляция 4-й армии стала полной. Она начала отход, но было уже безнадежно поздно. Большая часть пехотных частей была настигнута и разбита. Только Гай имел возможность и волю, чтобы вырваться. Кавкор оставался непобежденным в течение семи недель кампании; его боевой дух был высок. Он намеревался, двигаясь ночами и по-прежнему преодолевая по пятьдесят километров в сутки, пройти скрытно через Добжинские озера и Курпьевские леса, чему способствовали дождливая погода и ночные туманы. Первым препятствием стала польская 5-я армия, части которой быстро двигались на север, чтобы отрезать ему путь к отступлению; после 5-й должна была быть 4-я и в конце ударные силы Рыдза-Смиглы. Тем не менее, Гай двинулся в путь. 21 августа перед рассветом он столкнулся с кавалерией полковника Орлича-Дрешера в лесном массиве под Журомином. Дрешер воздержался от схватки, чтобы не вести бой в темноте. Однако лучше было бы рискнуть. Когда рассвело, Кавкор исчез. На следующий день Гай оказался под Млавой в кольце из четырех дивизий. Подождав до полуночи, Кавкор открыл яростный огонь по станции Конопники. Посеяв ночной хаос, рубя обороняющихся направо и налево, он смог вырваться. 23 августа он прошел сквозь Добровольческую дивизию в Грабово, словно казачий нож сквозь студенческое масло, и позже сразился с Сибирской бригадой в Хожеле. 24 августа он нагнал советскую 53-ю дивизию, чью дорогу на Кольно блокировали две дивизии 4-й армии. Гай решил им помочь. Завязалась двухдневная битва, в ходе которой Кавкор тщетно пытался защитить своего более слабого партнера. Это было лишь делом чести, но безнадежным. Позади позиций 4-й армии ждали своей очереди сразиться легионеры Рыдза-Смиглы. 53-я дивизия была выдавлена за границу. 26-го на рассвете, Кавкор, оставшийся без патронов, продовольствия и выбора, последовал за нею, захватив с собой 600 раненых, 2000 пленных и одиннадцать захваченных орудий.^[243] Кавкор, за свою короткую историю записавший на свой счет четыре провинциальных центра, пять крупных рек, шесть танков, семь аэропланов, восемь крепостей и 21 тысячу поляков, убитыми и раненными, прекратил существование.^[244] Гай был отправлен в германский лагерь Зальцведель под Берлином, а его люди в лагерь Альтдам под Штеттином. Они считали себя авангардом революции в Германии и стали единственной частью Красной Армии, достигшей пункта назначения. Переходя прусскую границу, они пели “Интернационал”. Это пение стало последим аккордом Варшавского сражения.

Непосредственный итог битвы был очевиден всем. Советское вторжение в Польшу было отражено. Бои отодвинулись далеко от Варшавы. Существование Польской республики больше не было под вопросом. Армии Тухачевского в спешке отступали. Из пяти его армий, двинувшихся на запад 4 июля, одна перестала существовать, две вернулись с большими потерями, две основательно разбиты. Если польские оценки о 66 тысячах советских пленных в Польше и 44 тысячах интернированных в Германии хотя бы наполовину верны, и допуская, что советские потери убитыми и ранеными приблизительно равны потерям поляков, оцениваемым в 40.000, можно прийти к выводу, что около двух третей войска Тухачевского было выведено из строя. По крайней мере, сто тысяч красноармейцев, так или иначе, было потеряно, хотя многие из них были просто отставшими, возницами, работниками обслуживания и обозниками. Масштаб поражения не вызывал сомнений. Через две недели после первого столкновения под Радзымином, отступление Красной Армии обернулось разгромом.

* * *

Большую часть анализов Варшавского сражения можно отнести к одной из двух категорий: восхваление победы Пилсудского и объяснение поражения Тухачевского. Хотя и те и другие описывают вроде бы одни и те же события, между ними мало общего. Для серьезного историка от них пользы ненамного больше, чем от модных когда-то в Польше разговоров о “чуде на Висле” или сохраняющейся советской манеры замалчивать неприятные события. Разговоры о “растянутых линиях коммуникации” или “презрении к расстояниям” у Тухачевского не имеют смысла. Они не являются достаточными объяснениями. Линии коммуникации между Россией и Польшей нельзя сократить. Обширность территории Окраин являются фактом хорошо известным, который каждый полководец должен вначале принять, а затем проигнорировать; стратег, относившийся к просторам Окраин с почтением, не вступил бы в войну вовсе.

Весьма показателен факт, что Пилсудский неоднократно хвалил основную концепцию стратегии Тухачевского. Несмотря на нескончаемые споры по вопросам второстепенной важности, оба командующих продолжали считать, что план быстрого наступления вглубь Польши в основном правильный. Пилсудский говорил: “Это был неплохой план, во всяком случае, я сам мог бы его принять”.^[245] Тухачевский не каялся: “Красный фронт, - говорил он в 1923 году, - имел возможность выполнить поставленную ему задачу, но он ее не выполнил”.^[246] Эти два человека, знавшие вопрос лучше, чем кто-либо, отличались во мнении от многих польских генералов и большинства западных наблюдателей, придерживавшихся точки зрения, что неудача Тухачевского является естественным результатом, цитируя Генри Вильсона, синдрома “свиней гадаринских”^[247], стремглав несущихся к собственной гибели.^[248] Удивляет одобрение Пилсудским наступления Тухачевского от Буга, с оставлением неприкрытого фланга протяженностью в триста километров, как бы провоцирующего на контрудар, который в результате и разгромил его. Однако в действительности проблема была в продуманном риске, и в особенности, в соблюдении намеченных сроков. Тухачевский прекрасно осознавал, что его фланг открыт, но он не собирался оставлять его в таком состоянии более чем на несколько дней. Он не верил, что польская армия сможет перегруппироваться с надлежащей энергией. Он был доволен, видя, что польские дивизии отходят с фронта, с целью подготовки к контратаке, которая произойдет уже после падения Варшавы. Днем взятия Варшавы он наметил 12 августа, что указывает на то, что штурм столицы он планировал начать двумя-тремя днями ранее. Он был почти прав в том, что защитники Варшавы не смогут занять позиции к 9 или 10 августа; так оно и было. К несчастью для него, он также не смог выйти на намеченные позиции к 9-10 августа, чем объясняется его позднейшее решение отказаться от лобовой атаки и его маневр к северу. Это решение еще больше расширило его фланг, предоставив Пилсудскому потрясающе легкую цель для контратаки. Отсюда следует вывод, что провал Тухачевского был следствием не поспешности наступления, а его замедления. Он сознательно рискнул временным ослаблением своих позиций в уверенности, что поляки не смогут этим воспользоваться. Он проиграл не столько из-за контрудара, который в момент его нанесения не мог не удаться, сколько из-за удивительного подвига перегруппировки польских сил между 6 и 12 августа и серии успешных задерживающих действий на Буге и Нареве, в Бяле-Подляске, на Вислинском плацдарме и на Вкре. Несмотря на чрезвычайный темп, наступление Тухачевского оказалось слишком медленным. Он опоздал, по крайней мере, на три-четыре дня. Скорость, которая уже перестала расцениваться как стратегический фактор в Западной Европе, на востоке по-прежнему была основой военных действий.

Стоит рассмотреть другие варианты. Система снабжения войск Тухачевского была недостаточной; его вспомогательные службы остались далеко в тылу; ряды его войск редели; сопротивление местного населения росло с каждым днем; чем дальше бои уходили от баз в Вязьме, Смоленске и Полоцке, тем ближе были польские базы. Тухачевский знал это лучше, чем кто-либо. Если бы он задержался на Немане или Буге, он наверняка улучшил бы состояние войск, но и состояние польской армии улучшилось бы еще больше. Каждый день задержки служил укреплению поляков. У Тухачевского не было реальной альтернативы, кроме как гнать на Варшаву, сломя голову.

Также важен психологический аспект. В кампаниях, где удачи и неудачи часто сменяют друг друга, боевой дух имеет ключевое значение. В таких условиях командиру гораздо труднее поддерживать уверенность в рядах своих бойцов, чем в войнах, где действия развиваются медленно, и где легче наладить дисциплину и обеспечить средства предосторожности. В июле молниеносное наступление Тухачевского быстро деморализовало польские войска, и были все основания полагать, что его продолжение в августе даст тот же, а по сути, даже больший, кумулятивный, эффект. Этого не случилось, благодаря лучшему руководству польского командования и воле к сопротивлению в сердцах польских солдат, защищавших родную землю.

Психологический аспект дополняется политическими соображениями. Политической целью наступления Красной Армии не было непосредственное завоевание Европы. Трудно было ожидать, что Красная Армия в 1920 году с тридцатью шестью дивизиями достигнет того, чего не удалось царской армии в 1914-17 годах со ста пятьюдесятью. Ее целью было вызвать социальную революцию. Тухачевскому несомненно внушали, и он, вероятно, верил, что если он сможет достигнуть Варшавы вовремя, гражданское население сделает все остальное. Скорость была основой большевистской политики, так же как и советской стратегии.

Единственным бесспорным для всех элементом Варшавского сражения является отсутствие координации между командованиями Западного и Юго-Западного фронтов. Несмотря на отданный 13 августа приказ присоединиться к Западному фронту, Командование Юго-Западного фронта не сыграло никакой заметной роли в битве. 12-я армия предприняла атаку силами одной дивизии на никому не угрожавший Хрубешув; наступление Конармии в направлении Замостья, начавшееся 20 августа, совпало по времени не со штурмом Варшавы, а с общим отступлением; 14-я армия, развернутая фронтом к Днестру, не собиралась включаться в бои. Последствия, несомненно, были серьезными. Концентрация ударных сил Пилсудского, всего лишь в девяноста километрах от 12-й армии и в ста тридцати километрах от Конармии, проходила без помех в течение десяти дней. Опасения поляков насчет ведения боевых действий на двух фронтах не сбылись. Польскому Главному командованию была предоставлена прекрасная возможность разобраться с Тухачевским и Буденным отдельно, расправившись с ними по очереди.