Бенджамин Дизраэли
Шрифт:
Два поражения за полгода — подобное унижение прежде могло бы ввергнуть Дизраэли в глубокую депрессию. Но в двадцать восемь лет он был уже не тот, что в двадцать один год. Неудача (а их будет немало) никогда более не лишит его веры в себя. Через пару месяцев с галереи Палаты общин Дизраэли слушал речи депутатов, которые — в этом он не сомневался — станут его коллегами. «Между нами говоря, — делился он с сестрой, — я мог бы превзойти их всех. Скажу entre nous: я абсолютно уверен, что способен преодолеть любые препятствия в Палате. И это время придет».
Он доказал свое упорство, снова заявив о себе как кандидате, на сей раз от Марилебона [39] , где в начале 1833 года ожидалась вакансия. Выборы, впрочем, не состоялись, но настойчивость Дизраэли привела к тому, что его имя стало приобретать известность
39
Марилебон — фешенебельный район в северо-западной части Лондона.
Однако еще с детства Дизраэли усвоил, что удивить англичанина светлой головой недостаточно. Потребуется еще доказательство, что и чувства его отвечают ожиданиям, что его верность Англии не вызывает сомнений. Поэтому не удивительно, что, излагая свои политические взгляды в статьях, брошюрах и речах, Дизраэли никогда не забывал особо выделить идею величия нации. Уже в тридцатые годы он нашел принцип, которым ему следовало руководствоваться в своей политической карьере. В то время как виги были партией класса себялюбцев, утверждал он, тори представляли интересы всей нации. Они защищали не только английские традиционные институты, включая аристократию и церковь, но также рабочих и фермеров, для служения которым эти институты предназначались. Придя к такому заключению, Дизраэли без колебаний стал членом партии консерваторов. Чтобы явить людям лелеемый им образ аристократа, а также продемонстрировать благонадежность, требовалось вступить в партию, как он ее называл, «английских джентльменов».
К такому решению его подталкивало и то обстоятельство, что карьера в качестве независимого депутата не сулила перспектив. В конце 1834 года в Хай-Уикоме состоялись новые выборы. Дизраэли в третий раз принял вызов и снова проиграл Чарлзу Грею. Немедленно вслед за этим он написал письмо лидеру консерваторов герцогу Веллингтону, в котором сообщал о своей приверженности тори. В сущности, он еще раньше приступил к решению нелегкой задачи публично примирить свое прошлое радикала с будущим консерватора.
Для большинства людей эти два названия означали нечто диаметрально противоположное; словосочетание «консервативный радикал» имело не больше смысла, чем «республиканский социалист» в современной Америке. Дизраэли, однако, утверждал, что тори и радикалы имеют общий взгляд на государствообразующую нацию. Тори традиционно отождествляли нацию с ее правящим классом и древними институтами, в то время как радикалы полагали, что Англия принадлежит всему народу, включая рабочих и бедноту. Однако теперь, когда Билль о реформе дал толчок к демократизации политической власти, у тори не оставалось иного выбора кроме как расширить свое понятие нации. Чтобы сохраниться в качестве политической силы, им надо было показать, что класс землевладельцев способен принимать во внимание не только свои интересы, но и служить всему обществу. «Если тори действительно утрачивают надежду на восстановление аристократического начала, — писал Дизраэли, — то их долг объединиться с радикалами и позволить обоим политическим прозвищам слиться в общее вразумительное и гордое наименование — Национальная партия».
Подобное слияние дало бы тори моральное и политическое преимущество перед вигами, которых Дизраэли считал «не национальной партией, руководствующейся великими и общепризнанными принципами общественного поведения и государственной политики, а небольшой группой знатных родов, которые своей единственной целью полагают утверждение собственного величия и добиваются этого всеми доступными средствами». В жесткой полемике с вигами (в одной из статей
40
Телячий рубец и куриная похлебка с луком — блюда шотландской кухни.
Определение консерватизма, данное Дизраэли, оказалось слишком оригинальным и не получило широкого признания, но оно помогло ему к середине 1830-х завоевать репутацию одного из многообещающих членов своей партии. В 1835 году Дизраэли отправился в Тонтон [41] в четвертый раз принять участие в парламентских выборах, но уже в качестве официального кандидата от партии тори. Как писал один очевидец, на трибуне Дизраэли обращал на себя внимание и щегольской одеждой, и своей «откровенно еврейской физиономией». «Ни одно лицо не поражало меня так, как лицо Дизраэли. Оно было мертвенно-бледным, а из-под тонко очерченных изогнутых бровей сверкали угольно-черные глаза. Никогда не встречал подобных в глазницах смертного — ни до, ни после».
41
Тонтон — город на юго-западе Англии.
Однако какое бы впечатление ни производил Дизраэли — слишком или недостаточно сильное, — своему сопернику он проиграл в четвертый раз. Впрочем, самый важный результат этих выборов был впереди. В предвыборной речи Дизраэли обрушился на вигов за их политический союз с Дэниелом О’Коннеллом, лидером ирландских католиков, «которого они прежде причисляли к изменникам». Газетные публикации, однако, представили это так, будто изменником О’Коннелла назвал сам Дизраэли, и О’Коннелл, чьей поддержки Дизраэли добивался в бытность свою радикалом, пришел в бешенство. В ответ он произнес речь в Дублине, в которой назвал Дизраэли «продажной душонкой» (и не только), а также обвинил в «вероломстве, себялюбии, порочности и беспринципности». Самое сильное оскорбление, впрочем, О’Коннелл приберег для конца речи, с пафосом произнеся:
Его имя указывает на еврейское происхождение. Я не ставлю это ему в упрек; мы знаем много весьма достойных евреев. Но, как и в любом народе, среди них есть низкие, отвратительные личности, подлые и развращенные, и к наихудшим образцам такой породы я отношу мистера Дизраэли. Ему в высшей степени присущи качества нераскаявшегося разбойника на кресте [42] , и я воистину убежден, что, изучи мы семейную геральдику и проследи родословие мистера Дизраэли, то неминуемо обнаружили бы, что этот господин является законным наследником упомянутого мною достойнейшего персонажа.
42
Нераскаявшийся разбойник (Гестас) — один из двух злодеев, распятых вместе с Иисусом, упоминается в Евангелии от Луки (23:39) и в некоторых апокрифах.
Справедливо будет заметить, что О’Коннелл вовсе не был убежденным антисемитом. В ходе дебатов по вопросу об эмансипации евреев он с гордостью заявил, что, насколько ему известно, Ирландия является «единственной христианской страной, не запятнавшей себя каким-либо случаем гонения на евреев», и высказал мнение, что всеми правами, завоеванными его усилиями для католиков, должны в равной мере пользоваться и евреи. Однако в яростных нападках на Дизраэли О’Коннелл прибегает к антисемитским доводам самого отвратительного свойства. Травля евреев была Дизраэли не внове, и он приучил себя, как правило, не обращать внимания на подобные вещи. В 1841 году, снова избираясь в парламент, он не испытал страха, когда недоброжелатели совали ему в лицо куски свинины или когда какой-то мужчина, восседая на осле, кричал ему: «Я здесь, чтобы отвезти тебя обратно в Иерусалим!»