Бенджамин Дизраэли
Шрифт:
Именно такой подход к Мэри-Энн, в которой сочетались и опытная светская дама, и любящая восторженная женщина, оказался верным. «Все женщины из общества долгие годы что-то получали от Диз, — писала она подруге. — Он лучше, чем кто-либо из известных мне мужчин, способен по достоинству оценить женщину, у которой есть что отдать взамен того, что она получит. <…> Теперь желание отдать возникло у меня, и я точно знаю, как это сделать». Дизраэли предлагал невесте, как в свое время сестре, возможность стать партнером в таком дерзком предприятии, как его политическая карьера; он играл на страсти, которую понимал лучше всего, — на честолюбии. К тому же между ними, скорее всего, существовало и физическое влечение. Как-то раз, еще в период ухаживания, когда Мэри-Энн собиралась прийти к нему, Дизраэли предварил ее визит запиской с целью подготовить некий сокрытый от посторонних взоров момент: «Не забудьте заблаговременно снять перчатку, чтобы мы могли стоять рядом друг с другом и я сжимал вашу руку и ощущал ее восхитительную нежность».
Все это вместе и привело к тому, что брак Дизраэли слыл союзом счастливым. «Диззи женился на мне ради денег, — говорила Мэри-Энн, — но, случись такая
Дизраэли ответил на эту преданность по-своему. После десятилетий брака он оставался романтическим, рыцарственным супругом. В 1867 году, когда они оба были больны и лежали в разных спальнях, он написал жене записку, где говорилось, что их дом превратился в больницу, «но больница с тобой, — закончил Дизраэли, — стоит дворца с кем-либо другим. Твой Д.». Он остался верен Мэри-Энн, даже когда в глазах общества она превратилась в нелепую фигуру, продолжая наряжаться и кокетничать словно девушка, хотя ей перевалило за семьдесят. Положение не улучшали и ее «непосредственные речи» (так их назвал один из друзей), которые иногда «просто пугали». Она удивила друзей Дизраэли, признавшись, что никогда не знала, кто был раньше — греки или римляне. В другом случае, когда кто-то обмолвился о бледной коже одной дамы, она сказала: «Ах, жаль что вы не видели моего Диззи в ванной! Тогда бы вы получили представление, что такое на самом деле белая кожа». Впрочем, несмотря на подобные faux pas [56] , Дизраэли оставался целиком и полностью преданным «милому сердцу спутнику жизни». В 1872 году, незадолго до смерти, Мэри-Энн сказала подруге, что «ее жизнь была длинной дорогой счастья благодаря его любви и доброте».
56
Оплошность, промах (фр.).
9
На следующих всеобщих выборах, состоявшихся в 1841 году, время тори наконец пришло. За десять лет пребывания у власти либералы перегрызлись между собой и лишились популярности, в результате чего консерваторы (как их стали называть, когда партию возглавил сэр Роберт Пиль) завоевали значительное большинство в новом парламенте. Среди них был и Дизраэли, поменявший свой прежний избирательный округ Мейдстон на новый — Шрусбери. Как и раньше, избирательная кампания не доставила ему большого удовольствия. В романе «Конингсби» Дизраэли излил свое раздражение на неизменный объект неприязни любого политика — колеблющегося избирателя: «Когда во время предвыборной агитации вы добиваетесь их поддержки, они говорят, что уведомления о дне выборов еще нет и день этот пока не определен. Когда вы снова приходите к ним сообщить, что уведомление получено, они отвечают, что в конце-то концов особой конкуренции может и не быть. А когда вы приходите в третий раз, уже полумертвый от усталости — самым дружеским образом заверить их, что вы вместе с вашим соперником всенепременно придете на избирательный пункт, они поддернут брюки, потрут руки и с тупой ухмылкой скажут: „Да, сэр, конечно, мы подумаем“».
Впрочем, выиграв эти выборы, Дизраэли столкнулся с более серьезной проблемой. Его никогда не удовлетворяло положение «заднескамеечника», то есть рядового члена парламента, и теперь, когда к власти пришла его партия, он с особой силой возжелал заполучить пост в правительстве. Однако, когда подробности о составе правительства Пиля просочились, стало ясно, что Дизраэли членом кабинета не станет. Он поступился гордостью и написал Пилю подобострастное письмо: «С того момента <…> как я встал под ваше знамя, мне пришлось противостоять такой буре ненависти и злобы политических противников, какая редко выпадает на долю человека, и выдержать это тяжкое испытание я смог только благодаря уверенности, что придет день, когда величайший политик страны открыто даст понять, что с уважением относится к моим способностям и моей особе». Даже Мэри-Энн внесла свою лепту, напомнив Пилю (в письме, которое Дизраэли, по всей вероятности, никогда не увидел), что ее покойный муж истратил целое состояние на нужды партии тори.
Однако все это не привело к желаемому результату. В новое правительство Пиля вошли три будущих премьер-министра, в том числе Гладстон, но для Дизраэли в нем места не нашлось. Несмотря на все, чего он достиг, доверия лидеров тори ему завоевать не удалось, и он остался блестящим парламентарием, но в кабинет не вошел. Что еще хуже, он не видел способа исправить положение. Пиль был сильным премьером, опирающимся на поддержку весомого большинства депутатов, и, по всей вероятности, мог остаться главой партии на долгие годы, а может быть, десятилетия. Тем временем члены его правительства будут набирать опыт и усиливать свое влияние, так что даже после ухода Пиля с политической арены его последователи займут все высшие посты в партии консерваторов. Политическая карьера Дизраэли, начатая с таким трудом, зашла в тупик.
Но прежние поражения научили его терпению и изобретательности. В ответ на очередную неудачу он вновь заявил о своих честолюбивых устремлениях. Если ему не удалось достичь желаемых вершин в политике, он мог по крайней мере вернуться к своему первому призванию — сочинительству. Три романа Дизраэли, вышедшие в середине сороковых годов, существенно отличались от его ранних произведений. Автор уже не предавался фантазиям о власти, как это было в «Контарини Флеминге» и «Алрое»; теперь он разрабатывал
Темы политических романов Дизраэли отражали определенный сдвиг в его убеждениях. Не получив доступа в руководство партии тори, он стремился определить для себя какую-то роль в новом парламенте. Такую возможность ему предоставила весьма малочисленная группа новых депутатов, которые пытались сделать себе имя под флагом «Молодой Англии» [57] . Джон Маннерс и Джордж Смайт [58] , главные фигуры этой группы, пришли в парламент уже связанные многолетней дружбой за годы учебы в Итоне и Кембридже. Выходцев из знатных родов, их волновал вопрос, который занимал Дизраэли с самого начала его карьеры в партии тори: как в демократический век английская аристократия может оправдать свои привилегии?
57
«Молодая Англия» — кружок консервативных литераторов и политических деятелей Великобритании, составивших в 1841–1845 гг. политическую группировку в Палате общин.
58
Джон Маннерс, 7-й герцог Ратлендский (1818–1906) — английский консервативный политик и поэт. Джордж Смайт, 7-й виконт Стренгфорд
Это был самый насущный вопрос в Англии сороковых годов девятнадцатого века, когда игнорировать социальные последствия урбанизации и индустриализации стало невозможно. Билль о реформе 1832 года, который в известной степени удовлетворил претензии среднего класса, не дал ничего бедным фермерам и рабочим, чьи условия жизни становились все ужаснее. В конце тридцатых годов родилось чартистское движение, участники которого требовали глубоких конституциональных изменений, с тем чтобы сделать парламент более чутким к нуждам народа. Шесть пунктов «Народной хартии [59] », от которой это движение получило свое наименование, включали всеобщее избирательное право для мужчин, равенство избирательных округов и вознаграждение депутатам парламента [60] . В наши дни все это выглядит само собой разумеющимся, но в то время правящий класс усматривал в чартизме грозный признак господства толпы. В 1839 году, когда чартисты подали в парламент петицию, под которой подписались более миллиона человек, виги и тори объединились в твердом решении отвергнуть все требования. В 1842 году парламент отказался удовлетворить требования второй петиции, на этот раз с более чем тремя миллионами подписей, после чего по всей стране прокатилась волна забастовок. Последовали жесткие меры правительства и арест руководителей чартизма, в результате чего было сломлено самое значительное демократическое движение в истории Англии.
59
Charter (англ.) — хартия.
60
Еще три пункта хартии включали тайное голосование, отмену имущественного ценза для депутатов и годичный срок парламентских полномочий.
В то же время писатели всех идеологических расцветок обрушили свою критику на викторианское общество, создав таким образом новый жанр литературы, посвященный «положению дел в Англии». В 1843 году сторонник авторитаризма и консерватор Томас Карлейль опубликовал труд «Теперь и прежде» — обличение бездушного капитализма: «Работающая часть этого богатого Английского Народа опустилась или быстро опускается до состояния, которому, если принять во внимание все его стороны, буквально никогда еще не было подобного» [61] . Он сравнивает викторианскую Англию с Мидасом, который «жаждал золота и оскорбил Олимпийских богов. Он получил золото, так что все, к чему он ни прикасался, делалось золотом, — но ему, с его длинными ушами, было немногим от того лучше». Критику Карлейля (но не его выводы) подхватил Фридрих Энгельс: как управляющий фабрикой в Манчестере он мог сам наблюдать эксцессы промышленной революции. Его труд «Положение рабочего класса в Англии», изданный в 1845 году, описывал жизнь английского пролетариата как «наиболее острое и обнаженное проявление современных социальных бедствий». Только революция, заключил он, может положить конец «социальной войне, войне всех против всех [62] », жертв которой он видел на многолюдных лондонских улицах.
61
Здесь и далее цитаты из этого произведения даны по изданию: Карлейль Т. Теперь и прежде / Сост., подгот. текста и примеч. Р. К. Медведевой. М.: Республика, 1994.
62
Война всех против всех (bellum omnium contra omnes, лат.) — это выражение Энгельс позаимствовал из сочинения английского философа Томаса Гоббса (1588–1679) «Элементы права естественного и гражданского».