Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
Ночь провел почти без сна, поручив домашние заботы Сурикову и не велев никуда отлучаться. Карету и верховых лошадей приказал держать наготове. Двери обязал швейцара держать накрепко закрытыми и никого не пускать ни под каким видом без записки, поступившей от Сурикова. Поднялся на рассвете. Суриков его чисто выбрил. Бенкендорф надел парадный мундир и прибавил к обычно носимым орденам и медалям прочие, хранившиеся в шкатулке. Взял шпагу с вызолоченным эфесом, подаренную великобританцами. Шпага, несмотря на парадность, была боевая. Англичане прекрасные оружейники. Однако и французы не хуже. Наполеон их крепко обучил. Пистолеты вложил в седельные сумки. Седло тоже английское, купленное за баснословные деньги. Ну куда он без седла?! И что он такое без седла?! Повертел в руках
— У нас новый государь! У нас царствует Николай Павлович! Покупайте газету! С манифестом! Новый государь! Новый государь! Вот и указ! Все должны купить эту газету! Не пропустите — пожалеете! Новый государь! Новый государь! Николай Павлович! Николай Павлович!
Мальчишка вопил на всю улицу. Редкие прохожие останавливались и вслушивались в странные речи. Окна первых этажей распахивались, и мальчишку то и дело подзывали хозяева. Он протягивал бумагу, получал деньги и, продолжая орать истошным голосом, носился туда-сюда вдоль мостовой. Его одного хватило бы, чтобы поднять революцию.
— Новый государь! Новый государь!
Бенкендорф не стал задерживаться. Возьмет манифест во дворце. Он пришпорил лошадь и свернул на Дворцовую площадь. Она была пока пуста. Только у Зимнего отметил передвижение каких-то войск. Взошел к теперь уже объявленному во всеуслышание государю императору с Салтыковского подъезда. Император Николай Первый встретил сумрачной улыбкой. Глаза смотрели твердо и холодно. У Бенкендорфа мелькнуло: он не дрогнет. Ни за что не дрогнет!
— Друг мой, не поздравляй. Я знаю твою искренность, знаю, что ты матери как сын и мне как брат. Сегодня вечером, может быть, нас обоих более не будет на свете, но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг!
— Я готов, государь! И с радостью отдам жизнь за вас! Отдам жизнь за царя!
Они обнялись. В этот момент явился командир гвардейского корпуса генерал от кавалерии Воинов с докладом, что все, кому надлежит собраться, ожидают государя. В огромном зале собрались командиры гвардейских полков. Впереди стоял и Милорадович и начальник штаба гвардейского корпуса генерал-майор Нейдгарт. Церемония прошла как нельзя лучше. Никто не усомнился в праве великого князя на престол, никто не усомнился в опубликованном манифесте и сопутствующих документах, подтверждавших право младшего брата цесаревича Константина на власть.
Новый государь коротко поблагодарил присутствующих, велел отправляться к частям, чтобы привести к присяге. От каждого получил уверения в преданности и готовности жертвовать собой.
— После этого, — сказал он сурово, — вы отвечаете головою за спокойствие столицы. А что до меня касается, если я хоть час буду императором, то покажу, что того достоин! С Богом!
От двора повелено было всем, кто имеет на это право, собраться во дворец к одиннадцати часам. В то же время Синод и Сенат соберутся в своем месте для присяги. Милорадович приблизился к государю, и Бенкендорф услышал, как Михайло Андреевич вновь заверял о полном спокойствии вверенной ему столицы. Господи, мелькнуло у Бенкендорфа, как он заблуждается! Когда гвардейские генералы и полковники отправились по командам, государь ушел в покои матери. Однако успел подозвать Бенкендорфа и приказал отправляться к Милорадовичу и в войска для наблюдения за ходом событий.
— Ни на минуту не ослабляй внимания, Александр Христофорович! Я на тебя надеюсь.
Как один генерал ничего не понимал
Бенкендорф отправился к казармам
— Милый мой, как хорошо, что ты заглянул. Сейчас к Катеньке, оттуда во дворец и к Майкову на пироги! Вот я тебе праздник устрою! Погляди, какую сказочную вещицу мне преподнесла императрица Мария Федоровна.
И Милорадович протянул Бенкендорфу правую руку, пальцы которой были унизаны перстнями, как, впрочем, и пальцы левой. На указательном солнечно сиял новый перстень, массивный и золотой. Эмалевая черная полоса очерчивала медальон с рельефным портретом покойного императора. Милорадович поцеловал изображение и возвел глаза к потолку:
— Notre ange est au ciel! [55]
Бенкендорф смотрел на него молча. И этот человек командует шестидесятитысячным петербургским гарнизоном?! Но таков был выбор покойного императора. Кому же он доверил секретный надзор за жителями столицы, которую покидал часто и на длительный срок? Чудны дела твои, Господи! Чудны!
55
Наш ангел на небесах! ( фр.).
— Михайло Андреевич, поспешим к нашим обязанностям. Не ровен час…
— Да я знаю все на свете! Я Башуцкому вчера велел увеличить число разъездных полицейских и жандармов. Усилил дежурство по канцелярии. Ординарцы, дежурные офицеры и фельдъегерь начеку. Чуть что — меня и на дне моря сыщут. Я все знаю, Александр Христофорович! Башуцкий, оставь нас одних. Не серчай, голубчик! — обратился он к адъютанту.
Башуцкий вышел. Милорадович к адъютантам относился ласково и старался не обижать, тем паче что Башуцкий трудился с учетверенной нагрузкой. Граф Мантейфель отправился в Киев за унтер-офицером третьего уланского полка Иваном Шервудом, Горяйнова свалила горячка, а Гладкова пришлось отставить за небрежность. Племянник бывшего обер-полицеймейстера считал, что ему все дозволено. Башуцкий был уверен, что речь в кабинете пойдет о танцорке Катеньке Телешовой, чувства к которой переполняли грудь старого воина. Но Бенкендорф не позволил Милорадовичу сбить разговор на легкую тему.
— Михайло Андреевич, полно ребячиться! Мы с тобой не один пуд соли съели. Вспомни семеновскую ночь. Не надо ли тебе отдать дополнительно распоряжения? Как бы не пожалеть потом. У русских есть пословица: береженого Бог бережет. И вторая: надейся на Бога, а сам не плошай!
— Да я все знаю, — повторил Милорадович. — И все меры мной приняты.
— Ты храбрый воин и был любим покойным государем. И я тебя уважаю и люблю. Ты сам видишь. Однако позволь заметить, что усиление дежурства по канцелярии — мера едва ли достаточная.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Милорадович. — Ну хорошо же, хорошо! Я распоряжусь. А сейчас отправляемся в путь.
Он обычно говорил на смеси русского с французским и часто любил повторять одни и те же выражения, звучавшие странным образом: c’est vrai или c’est dr^ole [56] . Выйдя в приемную, он обнял и поцеловал Бенкендорфа. В присутствии подчиненных они старались поддержать некоторую дружелюбную официальность.
— Savez vous, вы знаете, — се qui me f^ache? que pas un seul de предрассудки, mais ce понедельник, voyez vous, мне нравится ca me d'eplait [57] . Ну дай я тебя еще раз поцелую.
56
Это правда; это забавно ( фр.).
57
Знаете вы… что меня сердит? что ни один из… но этот… видите ли… это мне не нравится ( фр.).