Бенни и омар

Колфер Йон

Талал Кхайсси предоставил перечень работ, к которым можно было бы привлечь Бенни. Спасибо огромное, Талал! В основном это была прополка. Его любимая. Так что, когда наступали выходные, Бенни направляли в качестве рабочей силы в другие семьи, чтобы он привёл в порядок их патио. Некоторые из них ради приличия смущались, но далеко не все.

Так прошло несколько недель. Это больше походило на новый стиль жизни, чем на наказание. Родители были сыты по горло ожиданием, когда Бенни сам по себе станет хорошим в их понимании человеком, так что теперь они просто не оставили ему выбора.

Хотя один раз Бенни чуть было не сломил их решимость. Он заставил родителей почувствовать себя виноватыми перед ним за всё. Но потом, конечно же, сам же всё и испортил.

На третье воскресенье стало чуточку прохладнее, но солнце всё ещё жарило с такой силой, какой у себя дома вы и не встречали. Бенни отослали с неблагодарным заданием подмести водостоки после песчаной бури. Поэтому он переходил от одного дома к другому с лестницей и щёткой, прося владельцев пустить его к себе на крышу. Как будто это они делали ему одолжение, а не он – им! Будучи истинным ирландцем, Бенни решил выполнять исправительные работы, одевшись а-ля «фермер в поле»: рубашка снята и завязана на талии, спина открыта лучам солнца.

А всё коварство солнечных ожогов состоит в том, что проявляются они только по прошествии некоторого времени. Ты думаешь, что всё замечательно. Думаешь, что того загара, который у тебя уже есть, достаточно, чтобы он защитил тебя от солнца. Но позже, когда ты пытаешься заснуть, начинается агония.

В эту ночь, в полвосьмого Бенни был уже в постели. По расписанию у него всё ещё оставался один час свободного времени, но после целого дня на крышах он был выжат как лимон.

И вот когда он уже начал клевать носом, дал о себе знать солнечный ожог. У Бенни появилось ощущение, будто он лежит на электрообогревателе. По спине и ногам разлилась тупая боль, сопровождающаяся чувством жжения. Поначалу она была не особо сильной. Но постепенно из досадного обстоятельства она переросла в мучительную агонию. Боль проникала до самых костей, глубоко врезаясь в складки и трещины на коже. Простыня казалась наждачной бумагой. Он сбросил её, тяжело дыша. Но лучше не стало.

Воздух теперь казался грубым и шершавым. Бенни почти видел, как потоки воздуха царапают ему шею. Он мечтал о прохладной воде и снимающем боль креме. Но даже больше, чем об этом, он мечтал о нескольких словах сочувствия, произнесённых его матерью. Как тогда, когда медальон с изображением Святого Кристофера, который мать вшила в подкладку его шлема, сильно саданул его по голове, или когда его нога застряла в спицах велосипеда, и он на локтях проехался по всей Клонард Роуд. Хотя сейчас он не мог себе представить, что может получить в свой адрес хотя бы одно доброе слово. Только не от Родителей из Камня.

Должно быть, во сне он тихонечко всхлипывал, так как мама пришла посмотреть, в чём дело. Даже в слабом свете, проникающем из холла, его спина сияла как лампа Священного Сердца. Бенни проснулся и услышал мамин потрясённый вздох.

– Пат, – прошептала она. – Пат, иди сюда и взгляни на это.

Пришёл па, что-то бормоча себе под нос.

– В чём… – он резко замолчал. – Боже мой. Он красный, как помидор.

– Знаю. Пожалуй, я лучше

принесу крем.

Бенни мог наблюдать за движением теней на стене. Тень Ма исчезла. Тень отца приглаживала чёлку. Она переместилась в комнату. Кровать, скрипнув, просела в ногах.

– О, Бенни, – произнёс отец. – Откуда я мог знать, что эти крыши сотворят с тобой? Пожалуй, это уже слишком. Возможно, ты уже достаточно наказан.

Вернулась ма.

– Надави сюда, дорогой.

Кровать снова спружинила, и Бенни почувствовал, как его спину смазывают холодящим ^{Судокремом} (126). Он охнул от боли.

– Тихо, Бернард. Теперь не двигайся.

Бенни расслабил плечи, ощущая, как успокаивающий лосьон проникает глубоко в кожу.

– Бенни, ты проснулся?

– Да, па.

– Ты подумал о своём поведении? О последних нескольких неделях?

– Ага.

– Ты должен понять, что был неправ, Бернард.

– Наверно.

– Наверно? Ты бросил брата одного. Ты рисковал собственной жизнью, катаясь на мопеде по столь загруженной дороге.

К этому моменту всё сложилось идеально для Бенни. Всё, что ему надо было сделать, это залиться горючими слезами или достаточно убедительно попросить прощения, и всё бы закончилось синхронными рыданиями и групповыми объятиями. Но нет! Ему обязательно надо было всё испортить!

– Всё было бы хорошо, – произнёс Бенни, – если бы Джордж просто оставался на кушетке.

Рука, смазывавшая спину, остановилась, и вес, проминавший кровать, исчез.

– Я должен был понять, – произнёс отец. – Боже, ты никогда не поймёшь, да?

– Па?

– О, перестань, Бенни. Просто перестань.

– Мам!

– Нет смысла с тобой разговаривать. Никакого. Ты, должно быть, ни минуты не потратил на раздумья о том, что произошло.

– Я подумал, – запротестовал Бенни, разворачиваясь.

– Ну, конечно, – сказал отец. – Конечно, ты подумал.

Они закрыли за собой дверь. А Бенни стал биться головой о подушку. Дурак! Дурак! Дурак!

Каждый будний вечер Бенни должен был подниматься к себе, чтобы следующие два часа заниматься исключительно учёбой. Реальная учёба всегда могла стать альтернативой исправительным работам, но он не часто её выбирал. Однажды он попробовал, и ему не понравилось. Раньше, когда они жили в Уэксфорде, всегда можно было украдкой вздремнуть. Но здесь не было ни скрипучих ступеней, ни громко хлопающих дверей, предупреждающих тебя, что вот-вот должна нагрянуть инспекция. Так что он как минимум обязан был всё это время сидеть за столом.

За окном было абсолютно не на что смотреть, не считая насекомых. Если ему было достаточно скучно, Бенни мог взирать на них часами. Это наблюдение за жизнью в естественной среде, говорил он себе. И вот однажды вечером одного из вторников он занимался тем, что таращил глаза на несчастного палочника, когда в зоне его видимости возникла голова Омара.

– Боже, – вскрикнул Бенни, от неожиданности свалившись со стула.

Это развеселило Омара сверх меры. Он громко загоготал, в свете настольной лампы став похожим на горгулью.