Беранже

Муравьева Наталья Игнатьевна

* * *

Еще в 1817 году капуцины — бродячие монахи — в изобилии появились на парижских улицах. А роялистские газеты в это время умиленно расписывали всяческие религиозные праздники.

— Опасность становится все серьезнее, — говорил Беранже друзьям, в городах причащают за деньги солдат, а в деревнях монахи всячески одурманивают крестьянские головы.

«Хранители божия вертограда» в остроконечных черных капюшонах прикидываются этакими благодетелями:

Несем от голода спасенье Мы истощенным нищетой, Давая им по воскресеньям Кусочек

просфоры святой. Хвалу спешите вознести, Ведь капуцины вновь в чести! Король надежная опора, А церковь всех ханжей приют; Глядишь, места министров скоро Церковным старостам дадут!

Церковники рвутся к власти и доходам, только и думают о том, чтоб вернуть конфискованные революцией земли, только и глядят, как бы побольше выколотить барыша из верующих:

Стань набожной и ты, Фаншетта! Доходно это ремесло. И даже черт признает это, Плюя в кропильницу назло.

Песню «Капуцины» тотчас же стали распевать в гогеттах, но в салонах побаивались столь острой сатиры на служителей религии.

Во времена правления сладкогласного Деказа агенты Конгрегации ничуть не изменили своих повадок. Католические монахи продолжали рыскать по деревням и городам Франции, распространяя некое «письмо Иисуса Христа», сфабрикованное отцами церкви и призывавшее католиков к истреблению всех врагов Реставрации. Они рады были бы вернуть времена инквизиции, раздуть религиозные раздоры в стране.

Мы верой заторгуем Эй, дуйте, дуйте! Кровь и ад! Повсюду свет задуем, И пусть костры горят!

Таков рефрен к песне Беранже «Миссионеры».

Во главе с самим сатаной церковники и монахи замыслили расправу над просвещением, гуманностью, философией во славу невежества, злобы, корысти!

Многие из либералов укоряют Беранже за «слишком резкие» выпады против церковников. Лучше, мол, поосторожнее!

— И кто бы этому поверил? — разводит руками песенник, — те самые миссионеры, которые сделали столько зла и были сверх того еще причиной стольких скандалов, не показались достаточно опасными в 1819 году ряду либеральных депутатов!

— Там, где действительно коренится зло, они боятся его видеть, — говорит Беранже Манюэлю об этих «друзьях свободы».

— Трудно поверить и тому, что есть в наше время люди, которые готовы подпустить иезуитов к делу народного просвещения, — возмущается песенник.

«Вы гнали нас когда-то вон, Но воротились мы с кладбища… И сечь сильней, И бить больней Мы будем ваших малышей!» —

похваляются «святые отцы» в новой песне Беранже, созданной вслед за «Миссионерами».

Здесь досталось и двоедушному Деказу. ^то его вспоминают святоши в третьей строфе песенки:

«Явно к нам благоволит Временщик, хвалой воспетый, Он народу нас дарит, Как крестильные конфеты. Он приготовить хочет в нас Себе шпионов про запас, А мы в признательность за это Его

же сбросим поскорей».

* * *

Расставшись со своим фаворитом, Людовик XVIII как-то сразу одряхлел. Бледные, тусклые глаза его еще больше помутнели, все несноснее становились для него занятия государственными делами. Заправилам Конгрегации не трудно было смекнуть, что настал подходящий момент окончательно прибрать к рукам короля, а заодно и полную власть в стране.

Они подыскали для старого монарха «утешительницу», которая сумела занять при нем пустующее место прежнего любимца. До тех пор Людовик XVIII не жаловал дам, но госпожа дю Кайла, талантливая ученица иезуита Лиотара, сумела найти подступы к ожиревшему королевскому сердцу. Подобно Деказу, она была в курсе всех придворных сплетен и интриг, сама искусно плела их и так ловко умела подать королю, приправив острыми соусами, что морщины разглаживались на еще недавно насупленном монаршем челе. С каждым днем король все больше привязывался к этой даме.

Святые отцы и граф д’Артуа вкупе с ними потирали руки. Позиции на верхах укреплены. Теперь можно развертывать шире фронт наступления на либерализм, на крамолу. Рвение их еще усилилось под влиянием событий в соседних странах.

Французские аристократы и церковники вздрогнули, услышав в марте 1820 года, что народная толпа в Мадриде разгромила здание инквизиции, а король Фердинанд VII склонил голову перед требованиями повстанцев и присягнул на верность провозглашенной ими конституции.

Со страхом и ненавистью произносили члены Конгрегации и все маркизы Караба имя бесстрашного Риэго…

Пример испанцев был подхвачен Италией. Еще со времен наполеоновского владычества там сложились тайные общества карбонариев («угольщиков»). С годами они росли, в них вступали ремесленники и лавочники, захудалые дворяне и военные, иногда и крестьяне — все те, кого тяготил иноземный гнет (Италия была тогда под пятой Австрии), кто мечтал об изменениях политических порядков, о конституции.

Восстание началось в июле 1820 года. Застрельщиками его были карбонарии — офицеры из Бурбонского конного полка. Девятого июля повстанцы вступили в Неаполь. Король Фердинанд, подобно своему испанскому собрату и тезке, присягнул на верность конституции, выработанной карбонариями. Но короли, как правило, нарушают клятвы, которые дают народам. Фердинанд так и поступил, незамедлительно предав своих доверчивых подданных. С помощью Священного союза он получил на подмогу австрийские войска и выступил с ними против либералов-карбонариев.

А в Париже весной 1820 года разгорались парламентские битвы. Оппозиция не хотела сдаваться. Во главе ее стояли Манюэль и генерал Фуа.

Беранже следил за перипетиями боев в палате, ежедневно получая подробные донесения от своего друга.

Как! Неужели опять вернутся времена «Бесподобной палаты», белого террора?

— Нет, это не должно повториться! — гремел с трибуны Манюэль. Ему вторили многочисленные безыменные ораторы, выступавшие в майские дни 1820 года перед толпами народа на бульварах. Над Парижем неслись возгласы:

«Да здравствует хартия!»

Правительство не замедлило откликнуться. Конные отряды врезались в ряды манифестантов. Свистели сабли и хлысты. Кровь пролилась на мостовые, тюрьмы пополнились новыми узниками.

Париж приумолк.

Парламентская битва, как и уличные стычки, окончилась победой реакции.

И снова «исключительные законы» обрушились на головы французов. Ограничения свободы личности, печати, выборов, преследования «бунтовщиков». Еще пышнее расцвели доносы, шпионаж, сыск. Полицейские чиновники, цензоры, святые отцы и прочие блюстители и ревнители состязались между собой в выискивании и изобличении повсюду скрытой крамолы.