Беранже

Муравьева Наталья Игнатьевна

Когда Свобода родилась — Его древком она играла… Плебейка, ты теперь в плену… Восторжествуй же над врагами!

Старый солдат ждет не дождется того дня, когда сможет вновь развернуть сбереженное им знамя.

Рефрен песни:

Когда ж я пыль с него стряхну? —

звучит как неотвязный вопрос, как настойчивый призыв, сила которого растет с каждым новым повтором;

Герой прежних песенок Беранже — бедняк с чистым сердцем и звонким смехом — противостоял миру деспотов и богачей, но не восставал против

него. Герой «Старого знамени» зовет к восстанию против тех, кто заковал в цепи Свободу. Новый герой поэзии Беранже кровно связан со своим веком, с судьбами своей страны.

Чем яснее выявляется гражданский идеал любимых героев поэта, тем более реальным, исторически конкретным становится весь их облик. Они живые люди. Они подлинные дети народа. Недаром с таким восторгом принимают их и в гогеттах и в казармах, а власти видят в них своих заклятых врагов.

Песня «Старое знамя» — под запретом в реставрированной монархии. Запрещено в трактирах и прочих людных местах исполнение песни Беранже «Маркитантка». Героиня ее — дочь того же поколения французов, что и инвалид из «Старого знамени».

Все ваши подвиги я с вами Делила, поднося вам пить…

И теперь, угощая чарочкой друзей-ветеранов, она подбадривает их:

Наступит день победы снова, И ждать недолго вам!

В патриотических и героических песнях Беранже заключена та же взрывная сила, что и в самых колючих его сатирах.

Доносы на автора «Старого знамени» так и сыпались в полицию. Чиновники университетской канцелярии смотрели с опаской на сослуживца, за пазухой у которого хранится целый пороховой склад запрещенных песен. Начальство хмурилось. Необходимо дать этому Беранже серьезную острастку!

С 1819 года президентом комиссии по народному образованию при министерстве внутренних дел был назначен знаменитый ученый-палеонтолог Кювье. Пред его очи и надлежало предстать экспедитору-песнотворцу. Кювье был гениален в палеонтологии — он мог по одной кости какого-нибудь допотопного животного восстановить весь его скелет, но гениальность великого ученого никак не распространялась на область его административной деятельности. Кювье был примерным подданным монархии Бурбонов и рачительным чиновником.

Беседу с Беранже президент комиссии провел в тоне назидательном. Он, мол, вовсе не враг песен, сложенных в доброй старой традиции, но песни политические — это уже иная материя, и особенно прискорбно, когда они вызывают в массах такой шумный резонанс, а сочинителем их является (подумать только!) служащий университета.

Беранже, питавший непритворное уважение к научным заслугам Кювье, отвечал, что весьма опечален, если доставил ему огорчение своими песнями, но обещания исправиться не дал. На том и кончилась беседа.

Через некоторое время до Беранже дошли слухи, что Кювье жалуется на него, будто, выпуская все новые и новые песни, он нарушает некие обязательства, взятые на себя. Как! Неужели президент понял его слова столь превратно? Надо объясниться.

11 ноября 1820 года Беранже обратился к Кювье с письмом, в котором ясно и недвусмысленно определил свои позиции. Повторив в этом письме то, что было сказано им в беседе с Кювье, Беранже выразил сожаление, что слова его были истолкованы вовсе не в том смысле, который содержался в них.

«…Если вы испытаете малейшее затруднение в том, чтобы сохранить за мной мою незначительную должность, — писал Беранже, — то вы можете предоставить меня преследованию министерства… Печать порабощена; нам нужны песни, и не моя вина, что этот жанр стал слишком французским в нашу эпоху. Я ничего не стану делать для того, чтобы сохранить за собой место, но уверяю вас, что если меня лишат его, то куплеты, которые могут у меня вырваться тогда, не будут, конечно, внушены желанием отомстить тем, кто заставил вас отнять у меня этот кусок хлеба, который я зарабатываю ежедневным трудом. Мои убеждения и мое

поведение вовсе не подчинены моей личной выгоде. Вас особенно я прошу поверить, что, потеряв должность экспедитора, я не забуду, что вы один из тех, кому я обязан сохранением ее по сей день».

* * *

— Ну, как дела? — спрашивает Жюдит, усаживая своего друга у камина.

— Ничего, пока еще не выгнали. Наверно, думают, что на этот раз Беранже совсем перетрухнул и не разожмет больше рта, чтоб не остаться без куска хлеба. Вольно ж им мерить всех своей меркой!

Пьер Жан вынимает из кармана листки рукописи. Новая песня в ответ на предупреждения властей! И она не уступит по смелости прежним.

«Смерть короля Кристофа, или Послание трем союзным монархам» — так называется эта песня. В ней обыгран действительный факт. В 1820 году гаитянский король Кристоф покончил самоубийством, испугавшись вспыхнувшего в стране народного восстания. Черные аристократы, лишившись законного монарха, испытывают то же, что испытывали бы и маркизы Караба, если б очутились в подобном положении. Их колотит дрожь при одном упоминании о повстанцах, они готовы на брюхе ползать перед иноземными покровителями, умоляя их усмирить взбунтовавшийся народ:

О, сжальтесь и спасите нас! Хоть далеко от вас Гаити — На нем бунтарский дух воскрес. Скорей конгресс, Второй конгресс, Еще конгресс, Седьмой, восьмой конгресс! За смерть Кристофа отомстите, Блюдя монархов интерес!

Поэт метит в святыни европейской реакции, в самое ее ядро — Священный союз с его бесконечными конгрессами. Он метит во всех монархов мира, которые одним миром мазаны — будь они белые или черные. А как издевается он над выспренними мистическими разглагольствованиями о троице и святом духе, без которых не обходятся конгрессы монархов!

Беранже не был бы самим собою, если б вел себя по-другому, думает Жюдит. Хоть на душе у нее тревожно, лицо остается спокойным, иголка быстро и ровно летает в ловких пальцах, синие глаза опущены. Но когда она поднимает их, Беранже видит — Жюдит с ним. И что бы ни случилось — пусть его уволят, посадят в тюрьму, — она по-прежнему будет рядом, не испугается, не подведет, не покинет.

И он верит, что так у них с Жюдит будет всегда. До старости. До самой смерти.

Ты отцветешь, подруга дорогая, Ты отцветешь, — твой верный друг умрет… Несется быстро стрелка роковая, И скоро мой последний час пробьет. Переживи меня, моя подруга, Но памяти моей не изменяй — И, кроткою старушкой, песни друга У камелька тихонько напевай! А юноши по шелковым сединам Найдут следы минувшей красоты И робко спросят: «Бабушка, скажи нам, Кто был твой друг? О ком так плачешь ты?» Как я любил тебя, моя подруга, Как ревновал, ты все им передай — И, кроткою старушкой, песни друга У Камелька тихонько напевай! … Над Францией со мной лила ты слезы. Поведай тем, кто нам идет вослед, Что друг твой слал и в ясный день и в грозы Своей стране улыбку и привет. Напомни им, как яростная вьюга Обрушилась на наш несчастный край, — И, кроткою старушкой, песни друга У камелька тихонько напевай!