Беранже

Муравьева Наталья Игнатьевна

Над головой Беранже все заметнее стали собираться тучи.

«ЗЕЛЕНАЯ МЕЛЬНИЦА»

На одной из окраин Парижа, близ Монпарнасской заставы, стояло низенькое деревянное строение с вывеской, на которой была ярко намалевана мельница с зелеными крыльями. Сюда охотно захаживали окрестные жители — рабочие, ремесленники, студенты со своими подружками. Среди них было много любителей песен, и скоро кабачок Муленвер{Муленвер — Moulin vert — Зеленая мельница (франц.).} стал местом сбора одной из самых обширных парижских гогетт.

От

посетителей не было отбоя. Летом столики выставляли под открытое небо, они не блистали сервировкой, зато кругом шелестели деревья, чирикали птицы, а по вечерам играл маленький скрипичный оркестр.

Тетушка Сагэ — отличная повариха и радушная хозяйка, — как полная луна, сияла за высокой стойкой. Говорят, что это ее воспел Беранже под именем тетки Грегуар:

Круглолица и полна, Улыбалась всем она. А брюнет иной, понятно, Пил и ел у ней бесплатно. Да, бывало, каждый мог Завернуть к ней в кабачок!

Певец тетушки Грегуар — самый любимый и почетный гость «Зеленой мельницы». Завсегдатаи единодушно избрали его председателем гогетты. Во время сходок любители песен с разрешения хозяйки сдвигают столики вместе и устанавливают на столе председателя знаки власти: огрохмный жбан с вином и увесистую деревянную колотушку.

Появление Беранже встречают приветственными возгласами:

— Шапки долой!

Председатель энергично стучит колотушкой: раз, другой, третий. Все присутствующие встают и хором подхватывают песню, которая заменяет здесь предобеденную молитву:

На Муленвер скорей, на сбор, Друзья веселья, поспешите!..

А потом столь же дружно все принимаются за еду и питье. С каждым тостом веселье вздымается, шутки становятся все забористей. (Если среди людей, собравшихся здесь, затесался какой-нибудь осведомитель, ему будет о чем доложить начальству!)

Когда приступают к десерту, председатель снова трижды постукивает колотушкой. Начинается песенный круг. Никто из членов гогетты не ударит в грязь лицом, тут есть превосходные певцы, есть и сочинители песенок. Но, конечно, самый большой успех выпадает на долю Беранже. Кто другой, как не он, сумеет выразить в песне именно то, что волнует сегодня каждого, расшевелить, зажечь своих слушателей!

Он поет о вдохновенном певце, который попал под холодный дождь законов и охрип. Он поет о сверхбдительных полицейских, судьях и цензорах, которые ^наловчились во всем отыскивать, тайный смысл. Даже невинное поздравительное письмо может стать обвинительным документом в их руках. Как! Именинницу зовут Мария, но ведь так зовут божью матерь! Не пахнет ли здесь богохульством? Именины приходятся на 15-е число? Еще того хуже — ведь это день рождения «изверга Наполеона».

«Эх, постой, Сударь мой! Пахнет дело здесь тюрьмой!»

Может быть, поздравителю лучше не писать писем, а ограничиться букетом? Но и тут беда! Вдруг еще букет окажется трехцветным!

Коль пронюхают об этом — Мы погибли, вы и я…

Одна из новых песен Беранже,

исполненных в гогетте «Зеленая мельница», называлась «Фаридондэн, или Злонамеренные песни».

Словечко «фаридондэн» хорошо известно каждому любителю уличных и застольных французских песен. Веселое, шутовское, звонкое, оно не имеет определенного смысла, это просто ритмическая, звуковая приправа, которая употребляется в рефренах. Но глубокомысленные блюстители порядков норовят в каждом таком «фаридондэн» или «бириби» обнаружить крамолу.

«Послушай, пристав, мой дружок, Поддеть певцов желая, Вотрись, как свой, ты в их кружок, Их хору подпевая. Пора за песнями смотреть: Уж о префектах стали петь! Ну, можно ли без гнева Внимать словам припева!»

И тут начинаются смехотворные в своей нелепости домыслы полицейских: «Что такое «бириби»? Не иначе, как человек со св. Елены. А фаридондэн? Здесь уж, конечно, таится оскорбление религии», Слушатели хохочут и хлопают в ладоши.

— Ну, и умеет поддеть наш Беранже этих нюхачей, слухачей, кривотолкователей!

Да, все тяжелее становится жить и дышать. Даже сам «добрый бог» из песенки Беранже, глядя в подзорную трубу на землю, сокрушается о судьбах людского рода.

Совсем запутались людишки, захлебнулись в кровавых войнах, понатворили себе кумиров, понастроили алтарей, склоняют головы перед мошенниками в черных сутанах, а те знай себе надувают доверчивых бедняг и наживаются за счет божьего имени.

«Я в том не виноват, ей-ей! Но я уйму их понемногу, Черт побери меня, ей-богу!» —

говорит людям «добрый бог» (поэт сотворил его по своему образу и подобию!). «Добрый бог» уверяет людей, что он не виноват в кознях церковников. «Не слушайте вы их вранья!» — кричит он людям и вдруг спохватывается. Потише! Может быть, и сюда, в рай, прокрался шпион:

«Коль в рай ему я дал дорогу, Черт побери меня, ей-богу!»

* * *

Весной 1820 года полиция объявила решительную войну гогеттам. Открытые сходки стали почти невозможны, но гонимые любители песен продолжали собираться тайком, в задних комнатах кабачков, меняли места сборов, ловко водя за нос сыщиков. Гогетты продолжали существовать, и новые песни Беранже по-прежнему передавались из уст в уста. Песни-памфлеты, песни-сатиры и рядом с ними песни-гимны, призывные, воодушевляющие, такие, как «Священный союз народов» или «Старое знамя».

Песня «Старое знамя» казалась особенно опасной полиции и властям. Списки ее задолго до появления песни в печати распространились в народе. Эта песня проникла и в гогетты, и в салоны, и в мастерские, и в казармы, и в коллежи. Ее пели и старые ветераны и безусые новобранцы/ Ее пели члены тайных обществ на своих сходках.

В песне этой впервые выступил один из любимых героев всей последующей поэзии Беранже — старый солдат, участник революционных войн, а затем наполеоновских походов. Теперь он — инвалид, больной бедняк, но, как и его однополчане, он не забыл прошлого и хранит в своем тюфяке трехцветное полковое знамя.