Берег любви
Шрифт:
постарались, мол, такие светлые, высокие корпуса возвели на голом пустыре. Осматриваясь, увидел мозаику на фронтоне первого корпуса: шахтерская детвора встречает цветаMii молодых забойщиков в робах. Сказал, что есть правда жизни.
– Будет еще и бассейн для вас, и кафе с музыкой, с современными танцами...
– Танцы-это как раз для меня,-усмехнулся старый шахтер,- потому как давненько я не отплясывал...
В последующие дни стали прибывать новые партии отдыхающих, были среди них не только шахтеры пожилого возраста со своими давними профессиональными силикозами, но и такие, которым только дай кий в руки,, они и про обед не вспомнят, целый день будут гонять шары по бильярдному столу. Спросит жена, когда возвратится такой домой,
Ягнич как-то сразу сблизился с первым шахтером.
Рабочие люди, они поняли друг друга с полуслова, посредника им не требовалось, потому что между людьми такого склада и опыта сама жизнь становится посредником. Лайба шахтера заинтересовала. Собственно, от старой лайбы теперь тут мало что осталось. За эту рабочую зиму судно подросло, выпрямило свои борта-плечи, как бы поднялось над самим собой, обрело иные, более плавные, обтекаемые формы, являло теперь собой вид чего-то очень небуднично го. Давно ли было почти утилем и вот воскресло, как феникс из пепла!-Все обшито красным (или под него имитированным) деревом, оснащено пусть условными, но все же орионовскими снастями и колесом-рулем наверху, пушками, смело торчащими из бортов во все стороны, гроздьями покрашенных в черное якорных цепей... Есть на что поглядеть. Своеобразной душой судна была мифическая вырезанная из белого явора русалка-нимфа (Оксенова работа), устремленная лицом к морю, к ветрам. Русалка на носу корабля в своем порыве чем-то напоминала летящую ласточку - создавалось впечатление, будто она вылетает из груди корабля, лишь на миг застыла в полете, вся в устремлении вперед. И самое судно словно бы затаило в себе движение, неукротимую энергию: кажется, вот-вот сдвинется с места со всеми своими якорями и русалкой и ринется в море навстречу невидимым бурунам... Нет, не узнали бы рыбкомбинатовские хозяйственники свою списанную на металлолом промысловую единицу, которую так преобразила, одела в дивные праздничные одежды Ягниче ва фантазия.
Новый друг орионца, шахтер, чей штрек где-то там, под заповедной степью, под конезаводом, хоть и не считал себя авторитетом в морском дело, однако же сразу оценил, какой немалый объем работы был тут выполнен, каких изобретательных усилий стоило, чтобы, начав почти с нуля, привести в исполнение замысел, продиктованпыи новым назначением судна. Сказать честно, мало кто из строителей представлял, какой облик обретет старая лайба после перестройки. Собственно, образ ее каждому виделся на свой лад: начальнику строительства она представлялась так, прорабу этак, а Ягнич уже тогда, вероятно, видел в своем будущем детище нечто свое, сокровенное, только его фантазии доступное... Видел в целом, а каким оно предстанет в деталях и как примут его другие, вызовет ли восторг или, может, насмешки и осуждение - попробуй угадай наперед! И вот только теперь открывается людям твое заветное.
Пускай не столь уж совершенное, но берег украсило. Мачты, увешанные снастями, стремительно рвутся вверх. Ле сенки канатные поднимаются до их верхушек. На носу и на корме фонари старинной формы из черного металла, под такими, может быть, в давние времена шли в океан, в неизвестность каравеллы среди разбушевавшихся штормовых ночей. Сбоку судна трап, поручни его из толстого манильского каната тоже Ягпичева придумка.
Посторонних сюда Ягнич пока не пускает (завершаются отделочные работы), однако у шахтера пропуска спрашивать не стал, с морским гостеприимством пригласил его ступить на судно, хотя тут, говорил ему, еще не совсем прибрано, не все доведено до полного ажура.
Только, чур!
– предупредил он шахтера,- про болезни на судне ни слова. Есть такое неписаное правило моряков: разговоры о всяких болезнях оставляй на суше...
У нас, шахтеров, тоже немало своих разных примет... Где опасность - там и приметы...
При первом осмотре Ягпич совсем непредвиденно оконфузился: в одном из закоулков судна,
Кандыбонко сюда!
– в ярости крикнул он в глубину судна.
Появился хлопец в комбинезоне, ладненький такой, аккуратный с лицом простодушным, чуток, может, насмешливым.
По вашему вызову прибыл!
– и даже изобразил рукой в воздухе бублик, то есть попытался козырнуть.
Твои объедки?
– Салака эта? А что же прикажите нам есть? Рыбца нету, осетрины тоже, а об икре и говорить нечего: пища богов, деликатес для избранных!..
– Убери, а не болтай, сдерживая ярость, буркнул Ягнич. До последней крохи все подбери!.. Так напакостить на судне... Недаром я собирался тебя, разгильдяя еще три дня назад списать.
Парень переминался с ноги на ногу, не спешил убирать объедки, надеясь, видимо, что бурю удастся утихомирить, но под неотступным требовательным взглядом старика всетаки принялся нехотя сгребать в газету остатки своего пиршества.
– Теперь куда прикажете? спросил насмешливо, кивнув на собранное.
Ягнича это еще больше обозлило.
Ты еще спрашиваешь? Унеси подальше! И сам уматывай туда же, чтобы глаза мои тебя не видели!.. Чтобы ноги твоей больше тут не было!
Пошел-побрел парень со своей ношей. Хоть он и послушался, однако настроение мастеру изрядно подпортил.
Старик разволновался, дышал часто, воздух захватывал с каким-то сопением, так что шахтеру пришлось даже успокаивать его:
– Но реагируйте вы так... Если на все обращать внимание - нервов не хватит...
– Видал, икры ему не хватает,- не мог угомониться Ягнич. А почему се нет? Из-за таких, как оно, и нет...
Когда Ягнич прибегает к неопределенной форме "оно", то это в его устах всегда означает крайнюю степень презрения.- Этот па судне мусорную свалку устроил, а другой, точно такой же, в море нечистоты спускает...
Или облако доломитной пыли выбросит над поселком, а она людям глаза выедает,-сдержанно добавил шахтер. Потом окажется, что в той зоне, где эта пыль оседает, почва теряет способность родить. И стекла на жнах от этой гадости не отчистишь каждый год приходится менять тысячи квадратных метров стекла...
Не скоро теперь Ягнич обретет спокойное, ровное расположение духа. Долго еще будет сидеть в его печенках этот Кандыбенко. Для него, оболтуса, ты, конечно, смешон, помешался-де на своих морских причудах моряк поза прошлогодний... И таких учить? Для таких столько стараться?
Шахтер, вот кто. оказывается, мог по достоинству оценить его труд, длившийся несколько месяцев! Всюду дерево, медь и латунь, и все нестандартное, нештампованное, и по большей части ручная работа, выполненная мастером. Только поахнвал да причмокивал от удивления шахтерский контроль, осматривая вязанные из каната коврики, прочные, из дубового дерева изготовленные сто лики, а возле них вместо стульев нарезаны из сплошного дуба кругляки (все годовые кольца можешь на них разглядеть), по углам лоснятся бочки, опять же дубовые (думайте, что они с ромом), на их округлостях вырезаны гроздья виноградные и весело скалятся такие же резные львиные пасти. Иллюминаторы из разноцветного стекла, будто витражи, создают необычное, фантастическое освещение, так и кажется, что попал в какой-то замок, а для ночи над головой опять-таки кованные из черного металла узорчатые фонари на старинный лад. Но самая большая тут гордость Ягнича - корабельная рында-колокол, настоящая, без подделки... Все на месте, все подогнано как нужно, и главное - чувствуется, что все это делалось с любовью, с великим тщанием. Осматривали реконструированный корабль внимательно, ничего не пропуская, пока наконец, выбравшись из лабиринтов судна, не очутились наверху, у рулевого колеса.