Берегите живых сыновей
Шрифт:
Возвращается Ирина.
Ирина. Пожалуйста, не распределяйте свои симпатии и антипатии самостоятельно. Предоставьте это мне!
Ковалев. Что все-таки наболтал твой Кирилл?
Ковалева. Паша, дай ей успокоиться!
Ирина. Излишне. Я спокойна. Я даже слишком спокойна.
Ковалев (жене) .
Ирина. Почему человек в свободной дискуссии не может высказать своих взглядов?
Корниенко. Насколько я понимаю, он высказал?
Ирина. Тетя Валя, вы же не в курсе наших дел!
Корниенко. Ты так думаешь?
Ирина. Да, я так думаю!
Ковалева. Ирина, перемени тон.
Корниенко. Погоди, Даша. Мы, Ирина, для того чтобы ты училась и могла свободно высказывать свои взгляды, дошли до Бранденбургских ворот и до Эльбы.
Ирина. Никто этого не отрицает.
Ковалев (настойчиво, Ирине) . Я прошу сказать, о чем говорил твой друг?
Ирина. Ты слышал.
Ковалев. И это все?
Ирина. Еще... Есть еще... Говорил, что отцы обманывали нас...
Ковалева. Что?.. Что? Какие отцы?
Ковалев. Не мешай. Пусть говорит. Что еще?
Ирина. Что у нас подавляется личность. Что народ наш некультурен, жесток.
Корниенко. Эх вы, личности! Сопляки!
Ирина. Солдатский способ разговора.
Корниенко. Да, солдатский! Мы, теряя товарищей, завоевали вам право жить и... выступать в дискуссиях.
Ирина. Можно это так часто и не повторять!
Ковалева. Ирина!
Корниенко. Жестокие?! Да, мы были жестокими в боях с врагами. В тех боях твой брат сложил свою голову.
Ирина. У Кирилла тоже погиб старший брат.
Корниенко (очень взволнованно) . Жестокие? Послушай о нашей жестокости. После штурма Зееловских высот мы спали в немецком доме. Все — солдаты, командиры, раненые и здоровые. Спали, не похоронив еще мертвых. На полу. А на кровати — две немки. Старуха и дочь. Я проснулась, старуха трясла меня; «Фрейлейн, фрейлейн...» Я увидела — у молодой начались роды. Я приняла ребенка. Перевязала пуповину. Обмыла. Положила с матерью. Солдаты спали. Утром на цыпочках, не гремя оружием, солдаты вышли из дома. Мать, родившая сына, спала. Немка. Жестокость!
Ирина (растерявшись) . Тетя, я не хотела обидеть. Но, вы думаете, мне легко слышать, когда моего отца называют обломком культа личности?!
Ковалева (потрясена) .
Ковалев. Ирина, Ирина! Что ты говоришь такое. Тоже Кирилл?
Ирина. Нет, папа, нет! Другой мальчик.
Ковалева. Мальчик?! Мальчик?! Ты понимаешь, что говоришь?
Ирина. Но это не я, не я говорю!
Ковалева. А ты несешь всякую чушь в дом твоего отца!
Ковалев (с болью) . Доведут тебя твои мальчики! Дочь ты, моя дочь!
Ирина. Не я же, не я! (Плача, убегает из комнаты.) .
Ковалева хочет пойти за ней.
Корниенко. Даша, лучше я. (Уходит.)
Ковалев (взволнованно) . Ты понимаешь, что она сказала? Мне?! Своему отцу?!
Ковалева. Успокойся, Паша.
Ковалев. Обломок! Дожил!
Ковалева. Ты мудрый человек. Неужели булавочные уколы могут так влиять на тебя?
Ковалев. Булавкой можно свалить человека насмерть, Надо знать лишь, куда всадить булавку.
Ковалева. Мы столько прошли вместе. Рядом. Слышишь, Павел? Ты слышишь меня?
Ковалев. Да, слышу! Слышу! Но ты пойми, пойми, Даша, я хочу знать! Кто мне ответит: обломок я или нет? Кто ответит?
Ковалева. Ты сам можешь ответить! Сам, понимаешь, сам?! Но ты еще должен думать о дочери. Не только о себе.
Ковалев (тяжело) . Я думаю. Думаю. И я отвечу! Отвечу. Сам отвечу!
Шабанов (входя) . Лег спать — не спится. Крутится фотография перед глазами.
Ковалева. Какая еще фотография?
Корниенко (входя) . Даша, иди к Ирине.
Ковалева и Корниенко уходят.
Шабанов. Что тут у вас?
Ковалев. Семейный разговор.
Шабанов. И вспомнил... Мы ж у того... Фридриха выкрали фотографию. Василий Гречка с Донбасса. Для расчета, на всякий случай. Напишу. Пусть пришлет срочно.
Ковалев (раздраженно) . Какую фотографию?!
Шабанов. Ну, того, Голлера, предателя. Хочу написать в Донбасс. Как считаешь?