Берлинская кровь
Шрифт:
– Не я затащила вас в постель и не я вас насиловала. – с ненавистью ответила ему Шарлотта. – Ваша репутация все еще чиста только благодаря моему молчанию. Если бы мне нечего было терять, вы уже лишились бы поста. – она, сдерживая дрожь, мило улыбнулась. Ей действительно ничего не угрожало.
Он отступил. Все так, как она говорит, но это не значит, что все не может измениться в его сторону снова. Ему нужно время.
– Свободна. – махнул Вальтер рукой и обошел стол, чтобы найти ее личное дело. – Вон отсюда! – хлопнул он по столу ее папкой.
Затем, не обращая на нее
Шарлотта убедилась, что это именно ее папка, развернулась и пошла прочь из кабинета, из здания, и в принципе подальше от всего этого. Ей нужно было зайти к своему психотерапевту – Берте – и взять новые успокоительные, а также ее любимое снотворное. Пульс учащался и она ускорила шаг, чтобы поскорее выйти на свежий воздух.
Она шла по бесконечным улицам Берлина и во всех витринах магазинов видела себя. Она не знала, как общаться с людьми нормально, не принимая таблетки или же не царапая кожу себе на запястье до покраснений. Ей было страшно, и она каждый раз ловила себя на мысли запереться дома и вообще никуда не выходить. Ее ненависть к людям росла. Она все больше и больше их ненавидела за открытость и возможность не носить маски перед другими, по крайней мере так ей казалось. Каждый в этом мире скрывает себя, однако нет такого человека который это делает на сто процентов. Она забыла, что это такое. Зайдя в здание с надписью «психиатрическая лечебница», она принялась искать своего доктора. Шарлотта не особо любила это место. От него веяло смертью и депрессией, а еще тут жутко воняло людьми, которые не хотели жить или же просто сдавались. После первой мировой войны в психклиниках содержались солдаты, которые сошли с ума. Ей было неприятно находиться к этом месте, все было белое, начиная от людей, заканчивая стенами и полами. Белый ужасен. Шарлотта с детства не переносит яркие цвета. Они кажутся ей пустыми и безжизненными.
Быстро поднявшись на второй этаж и пробежав между группами людей, которые страдали расстройством личности, она постучалась в кабинет и вошла.
– Шарлотта! – воскликнула доктор, сидя за бумагами. Это была женщина средних лет с едва проглядывающей сединой на волосах и карими глазами. Она обняла девушку, а потом предложила присесть.
– Что-то случилось? – сказала она, складывая обычный набор ее препаратов.
– Нет, я зашла за лекарствами, они мне нужны. – в голосе Шарлотты слышалась мольба.
– Ты так и не смогла отказаться? – врач серьезно на нее посмотрела. Шарлотта не смогла вынести ее укоряющего взгляда.
– Нет, я все так же боюсь и не могу побороть себя, но, я думаю, это пройдет. Сегодня я иду на свидание с одним молодым человеком.
– Я думаю, что в твоем лечении это пойдет на пользу, ты многое смогла в себе открыть заново после того случая. – в голосе доктора слышались положительные нотки.
– Да, вы правы, но все-таки пока что проблем много.
– Всему свое время. – подытожила доктор и, выдав ей лекарства, обняла ее как родную дочь.
У Берты не было мужа и детей, а с Шарлоттой они познакомились давно, после того как Шарлотта, вернувшись домой из пансионата, не выходила из комнаты дня три или четыре. Мать забеспокоилась и пригласила Берту. Оказалось, что Шарлотта предрасположена к нервным расстройствам, поэтому неразделенная любовь уничтожила ее. Берта тогда хорошо ей помогла, и их дружба
****
Август сидел в своем кабинете и, смотря на желтоватую лампу, думал о том, что будет дальше. Он не сказал бы, что его кабинет отличался от других: стол, два стула и еще шкаф, где хранились отчеты, папки и многое другое. Пепельница заполнена сигаретами, так как ему было лень ее вычищать, телефон и ручка, которая всегда мажет. Он хотел ее заменить, но времени не было. Он понимал, что за все время службы в СС он изменился, но пока не понимал, как. Он стал грубее и строже – это факт. Он стал больше времени уделять работе и раньше вставать. Он начал пить черный горький кофе, хотя раньше он не переносил его на дух. Еще он стал больше курить. Видимо, непростые дни на работе сказывались. А еще он пил снотворное. Без него спать не получалось, потому что он работал до часу, а то и до двух часов ночи, а когда ложился, его занимали беспокойные мысли. Зато, когда заснуть удавалось, он видел отца и мать, и свою прошлую жизнь, свое детство. Иногда еще свое юношество, когда он был не таким потрепанным, как теперь.
Интересно, как там Йенс? Он не встречался ни с ним, ни с Рудольфом, с тех пор как съехал. Они ни разу не созванивались. Их слишком затянули будни. Они стали теми взрослыми, которых раньше считали слишком скучными. Он размышлял и размышлял. Он чувствовал, как работа в СС изменила его и продолжает менять. Он становится человеком, которому иногда плевать на себя. Это уже не оправдывается благом страны, Август почти осознанно загоняет себя до изнеможения. Порой он часами не может приступить к работе, потому что ему нужно ломать себя каждый раз.
Он внимательно изучал документы всех, кто работал на стройке, включая и унтер-офицеров. И как же порой ему было непросто понимать, что все эти люди, все полторы тысячи человек потом будут тут жить. В основном это были либо политзаключенные, либо евреи. Концентрационный лагерь должен заработать в конце июля и там должны расположиться первые евреи.
Август сидел и думал, почему Гитлер против евреев, что с ними не так. Он видел этих людей на стройке и не подходил к ним близко и, как предписывали правила, смотрел на них с некоторым высокомерием. Август выполнял предписания, но не понимал национализм. Евреи для него – такие же люди, как и он сам.
Гонения начались сразу же после прихода Гитлера к власти. Август отчетливо помнит, как они с Рудольфом просыпались по ночам, потому что в их квартиру кто-то ломится и стучит, спрашивая, кто они по национальности. Солдаты видели форму СС и только тогда отступали, извиняясь за беспокойство. Евреев же гнали на улицу, где они могли часами растерянно стоять и ждать машину, которая заберет их. Евреев снимали со всех постов в политических партиях, увольняли отовсюду. Они были никому не нужны. Многие жили на улице, прятались от националистов. Августу, когда он проходил мимо, было их жалко, однако он убивал в себе это чувство, считая это слабостью.
Унижение не заканчивалось и тогда, когда евреи оказывались пойманы. Из окон своего кабинета Август часто наблюдал такую картину: когда рабочим давали перерыв, немцев кормили лучше и клали больше еды, нежели евреям. Август каждый раз искал полные зависти и желания отомстить взгляды, беспокойно хмурился, но хотел запомнить это выражение ненависти на чужих лицах. Нужно понять, что для этих людей, после всего, что с ними произошло, он в первую очередь – немец, ариец, угнетатель и враг. Он отходил от окна и садился снова за бумаги. Стройка – не его место.