Берлинский этап
Шрифт:
Глава 5. Два выстрела
Сахар всегда давали красный, как будто в крови, — на самом деле просто из красной свёклы. Давали его раз в месяц и ждали, как чуда.
О еде вообще думалось постоянно и постоянно хотелось есть.
То изобилие еды, что было после Победы в Германии, теперь вспоминалось узницам, как сон. Или как кино. Котлеты, плов, мясные рулеты, колбаса, плов…
Но в воздухе пахло рыбой, не совсем свежей и всё-таки рыбой.
На кухне варили рыбьи головы. Хлипкая дверь приоткрывала,
Нина сидела на камне у барака как раз напротив проёма, откуда шёл рыбный дым. Втягивать его ноздрями в ожидании ужина после очередного дня тяжёлой работы было если не счастьем, то почти не отличимым его подобием.
Мышцы не могли поверить, что на свете есть покой, и болели, но приятной болью, обещавшей отступить до самого утра во время сна — беспокойного, запутанного, как разрушенные улицы незнакомого города. Они обычно и снятся. И бессмысленно пытаться вспомнить название, такое же бессмысленное, как всё здесь вокруг. Но название было, и даже не название города. Земли, какого-то государства. Оно почему-то называлось государством Елена.
Нина приехала туда на таком же чёрном автомобиле, на каком везли её по улицам Берлина, но за рулём был не офицер, а почему-то батюшка. А сзади сидел другой священник, и у обоих вместо лиц были лики, так что даже теперь, хотя прошёл день на лесоповале, казалось, это было не во сне.
Оба шутили, но как-то чрезмерно серьёзно.
Наконец, приехали.
Ни машины, ни батюшек не было.
Только какой-то барак, почему-то пустой. И два выхода.
Нина шагнула в один из них, и увидела обрыв и рельсы. И хотелось спросить, куда они ведут, но не было никого. Только заполняли всё вокруг в беспорядке поваленные деревья.
И вот снова барак, и какая-то сила подталкивает девушку к другой двери. За ней светлее.
Какой-то, видимо, районный городок. Чинные коробки домов, пролетарски выстроенные в ряд, чисто выметенные улицы.
— Извините, — растерянно спрашивает Нина прохожих. — Как называется этот город?
Пытается произнести шутливо, но голос выдаёт беспокойство. И сразу становится понятно, что она неизвестно как оказалась в незнакомом городе. Так что шутливо отвечает уже прохожий — паренёк какой-то в гражданском, говоря на судебном языке, без особых примет.
— Государство Елена, — бросает он вскользь, и исчезает за углом.
Здесь можно жить, но давит ограниченность в пространстве. Как будто те же лагерные стены, хоть и нет лесоповала. Но просто ждать и нечего не делать даже хуже, ведь остаётся считать секунды-песчинки, сколько их упадёт в песочные часы безвременья.
В неволе время чувствуешь иначе, оно как будто обретает плоть, торопит, заставляет сделать выбор, но выбора нет.
Есть только время, и у него есть имя — какое-то тривиальное и странное как «государство Елена».
Два года…
Два года ожиданья, страха, надежды, отчаянья…
И всё-таки
Эта мысль стала огромной, как красный (к морозу) шар, спускавшийся за горизонт.
Нину тихо окликнули, как спящую.
Заговорщицки наклонившись, за спиной стояла Лида.
Нина так глубоко погрузилась в воспоминанья о сне, более осязаемом, чем зыбкая дымка-реальность, что не заметила, как Лида вышла из барака.
— Нин, а давай мы с тобой убежим отсюда, — как вылила на голову ушат воды.
Мысль о побеге никогда не посещала Нину, и в то же время лётчица как будто прочитала то глубинное, тайное, что осталось во сне и ожидало чего-то в непознанном государстве с женским именем.
А ждало, наверное, Лиду с её решительным взглядом и жёсткой линией подбородка, плотно сжатыми губами.
— Как? — спросила Нина.
— Да так! — коротко ответила лётчица. — Что здесь мучиться? Нет терпения больше.
Глаза Лиды горели решимостью и уверенностью.
Впервые за долгие месяцы и Нина ощутила, как в душе что-то шевельнулось, оттаяло. Это была надежда.
— Давай! — ответила она в тон старшей лагерной подруге.
План Лиды был прост: дождаться, когда дадут тот самый красный сахар, а дать его должны были на днях. И тогда уж бежать при первой возможности.
— Неделю с сахаром продержимся, а за это время далеко уйдём, — в голосе лётчицы дрожало лихорадочное нетерпение, которое, чувствовалось, она сдерживала с трудом.
Ей тоже хотелось вырваться из государства Елена, хотя, может, её государство называлось совершенно иначе.
К столовой начали подтягиваться заключённые, и Лида резко сменила тему разговора на «рыба вкуснее, чем ласты котика».
— От ластов хочется пить, — громко согласилась Нина.
Ласты всегда привозили слишком солёные.
Лида работала в другой бригаде и, не сговариваясь, о предстоящем побеге они с Ниной как будто забыли. Всё также вечером болели мышцы, также примерзали ночами волосы к нарам…
И только когда морозным вечером (не зря таким огромным, красным было солнце над столовой!) дежурный принёс двухсотграммовые баночки с красным сладким источником силы, Лида и Нина обменялись, как незримым рукопожатием, взглядами. Время пришло.
Бежать решили рано утром, как только бригады примутся за работу.
— Встретимся на краю участка, у лыжни, — прошептала Лида, когда барак наполнился посапыванием. Как грузчик, захрапела тихая Дока Харитоновна, что, впрочем, не смущало уже даже Балерину.
Патрули с собаками непрестанно штудировали участок, как конспект. Мужчины привычно и безразлично валили деревья, а женщины тут же на подхвате обрубали сучья и жгли.
Костёр, как языческий бог, ждал приношений и уносил их, жадный, в небо.